Библиотека

В. В. Виноградов

ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ СИНТАКСИСА ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Слова и словосочетания — по грамматическим правилам и законам, свойственным данному языку, — соединяются в предложения.

Конкретное содержание предложений не может быть предметом грамматического рассмотрения. Грамматика изучает лишь структуру предложения, типические формы предложений, присущие тому или иному общенародному языку в его историческом развитии.

Построение предложения — один из самых важных, самых существенных элементов грамматического строя языка. Грамматические формы предложения и его членов специфичны для отдельного языка или группы родственных языков. Изучая законы построения речи, в которой реализуется и выражается мысль, грамматика обычно кладет учение о предложении в основу синтаксиса. В истории предложения и связанных с ним грамматических категорий ярко сказываются основные внутренние законы развития того или иного конкретного языка. При общей устойчивости грамматического строя любого языка предложение, способы его построения и его господствующие формы являются наиболее устойчивыми элементами структуры языка. Они сохраняются в основном в течение ряда эпох.

Предложение — это грамматически оформленная по законам данного языка целостная (т. е. неделимая далее на речевые единицы с теми же основными структурными признаками) единица речи, являющаяся главным средством формирования, выражения и сообщения мысли. Язык как орудие общения и обмена мыслями между всеми членами общества пользуется предложением как основной формой общения. Правила употребления слов в функции предложений и правила соединения слов и словосочетаний в предложении — ядро синтаксиса того или иного языка. На основе этих правил устанавливаются разные виды или типы предложений, свойственные данному конкретному языку. В предложении выражается не только сообщение о действительности, но и отношение к ней говорящего.

Каждое предложение с грамматической точки зрений представляет собой внутреннее единство словесно выраженных его членов, порядка их расположения и интонации.

Предложение как главная грамматическая форма выражения и сообщения мысли в процессе общения сначала послужило основой для логического анализа суждения как формы мышления. Поэтому уже в античной грамматике теория предложения и теория суждения переплетались, а иногда и прямо смешивались. Это смешение отчасти выражалось и в том, что термин «предложение» (propositio, proposition, ср. нем. Satz), например, в русском языке долгое время служил для обозначения как суждения, так и формы его словесного выражения. На почве такого смешения, на основе античной теории предложения-суждения и была создана в XVII— XVIII вв. универсальная схема предложения и его членов, которая долгое время применялась для анализа предложений всех языков мира. В каждом предложении (нередко даже в безличном или бессубъектном), в отвлечении от его грамматической структуры, отыскивались путем чисто смысловых, логических соображений субъект (подлежащее), т. е. то, о чем идет речь, и предикат (сказуемое), т. е. то, чтó говорится о предмете речи, а затем объект или объекты (дополнение) — названия других предметов, кроме подлежащего, и атрибуты (определения). Из атрибутивных (определительных) и отчасти объектных слов позднее стали выделять обстоятельства, как члены предложения, обозначающие время, место, условие, цель, причину, образ и способ действия, а иногда также противоречащие или противодействующие факторы (обстоятельства уступки). Традиционная школьная теория предложения окончательно сложилась на основе логических учений о суждении в XVIII в. [*1]

Логическое направление на Западе, опиравшееся на идеалистическую философию Канта и Гегеля и особенно тесно связанное с именем Беккера, пришло к полному отождествлению грамматических и логических категорий. Ф. Беккер развивал антиисторическое и космополитическое учение о едином для всех языков пути идеального развития строя предложения, подменяя внутренние законы развития языка законами и формами логики. По мнению Беккера, в языке логическая форма понятия и суждения (мысли) слита с грамматической формой. В связи с этим синтаксические отношения внутри предложения, которые Беккером отождествляются с логическими понятиями субъекта, предиката, атрибута и объекта, рассматривались им как метафизические «всевременные» категории и формы мышления «самополагающего духа».

Еще в начале XIX в. Бернгарди высказал мысль, что простое предложение так относится к периоду (к сложному предложению), как слово к простому предложению [*2]. Эту мысль развил Герлинг, который различал среди частей сложного предложения (так называемых придаточных предложений) предложения существительные, прилагательные и наречия [*3]. Эта классификация была затем усложнена и видоизменена путем приравнения разных видов придаточных предложений к членам простого предложения.

Так складываются параллельные теории простого предложения и его членов и сложного предложения, в котором от главного предложения зависят придаточные, выполняющие те же функции, что и члены простого предложения (функцию подлежащего, сказуемого, дополнения, определения и обстоятельства).

В нашей отечественной грамматике основы теории предложения, развиваемой в логико-грамматическом (и стилистическом) плане, были заложены М. В. Ломоносовым и углублены его учеником проф. А. А. Барсовым. Затем свой вклад в развитие учения о предложении внесли А. X. Востоков, выдвинувший идею простого глагольного и составного глагольно-именного сказуемого, и особенно А. А. Потебня и А. А. Шахматов, разработавшие свои оригинальные теории предложения, законов изменений форм предложений в русском языке и определившие разнообразие типов простых предложений.

При господстве антиисторического логического подхода к анализу предложения задача синтаксиса простого предложения сводилась к тому, чтобы в любом предложении любого грамматического построения и любого языка отыскать подлежащее и сказуемое (главные члены предложения), а в случае распространенности предложения — также его второстепенные члены: дополнение, определение и обстоятельство. При этом характерные признаки отдельных типов предложения, своеобразие их структуры в том или ином общенародном, национальном языке, исторические изменения в составе предложения, особенности в формах и способах выражения отдельных членов, свойственные отдельным языкам и группам языков, — все это или совсем игнорировалось, или отходило на задний план. За норму и образец принимался идеальный «полный» тип предложения, наиболее близко подходящий по своему строю к схеме суждения (субъект, связка, предикат). Все «отклонения» от этого типа объяснялись «сокращениями» и «опущениями». Широко и необоснованно применялся принцип «подразумевания» недостающих до нормы и будто бы опущенных звеньев (или элементов), независимо от всякого обращения к контексту и ситуации. Даже в каждой реплике диалогической речи восстанавливались «опущенные» члены предложения. Например, в отрывке из «Пиковой дамы» Пушкина: «— Случай! — сказал один из гостей. — Сказка! — заметил Германн» — восклицательные предложения Случай! и Сказка! должны были «разбираться» так: это (подлежащее) был (связка) случай (сказуемое); по такой же схеме осмыслялся грамматический состав и предложения Сказка! Таким образом, мысль отрывалась от слов, предполагалось наличие мыслей без слов. Предложение выступало как суждение в речи; предполагаемое тождество предложения с суждением не колебалось даже от признания второстепенных членов предложения, которых не знает и не изучает логика. Все модальные (например, вопросительные, побудительные) и все эмоциональные типы предложений приводились к одному знаменателю предложения-суждения.

Даже после выхода в свет труда А. А. Потебни «Из записок по русской грамматике» [*4] проф. И. А. Бодуэн де Куртенэ, рецензируя работы К. Аппеля по польскому языку, вынужден был признать: «…до сих пор никто еще не пробовал делать синтаксические исследования без схоластической подкладки, состоящей в смешении грамматики с логикою и в навязывании языку того, что в нем не в состоянии открыть даже самый строгий анализ, и что, стало-быть, в нем вовсе не полагается» [*5]. Отголоски смешения предложения с суждением, грамматического подлежащего и сказуемого с логическим субъектом и предикатом долгое время продолжали жить в русской грамматике, особенно школьной.

Однако уже с 70—80-х годов XIX в. у нас начинается интенсивная языковедческая работа, направленная на определение специфических качеств предложения и его конкретных синтаксических форм, свойственных грамматическому строю русского языка в его историческом развитии. Господствовавшие тогда в буржуазной науке идеалистические теории соотношения языка и мышления приводили некоторых наших языковедов к идее о необходимости полного отрыва грамматики от логики, учения о предложении от теории суждения. А. А. Потебня, стремясь к свободным от логического априоризма, чисто грамматическим, как он полагал, исследованиям народного русского языка, полемически заявлял, что грамматика не ближе к логике, чем какая-нибудь другая наука.

В этом отношении А. А. Потебня разделял предрассудки современного ему идеалистического психологического направления в языкознании, отрицавшего самую возможность постановки вопроса о соотношении грамматики и логики, грамматических и логических категорий. «Языковые и логические категории, — писал в то время Штейнталь, — являются несовместимыми понятиями, которые соотносятся друг с другом, как понятия круга и красного…» [*6]. Впрочем, отрицание всякой связи грамматики с логикой не помешало А. А. Потебне учитывать взаимодействие и связь грамматических категорий и категорий мышления, хотя бы и в идеалистическом аспекте. Ценность работы А. А. Потебни в области изучения исторического синтаксиса русского языка заключается в том, что, считая тип глагольного предложения с именительным падежом существительного, обозначающего субъект действия, для русского языка (так же как и для других славянских и — шире — индоевропейских языков) основным и центральным, А. А. Потебня указал на взаимодействие этого глагольного типа предложения с именным (NN княжил в Киеве и NN был князь или князем в Киеве) и нарисовал общую картину изменений составного связочно-именного сказуемого.

В строе предложения, если подравнивать его со строем суждения, естественно, выделяются два члена: подлежащее, в котором ищут и часто находят соответствие субъекту суждения, и сказуемое, которое рассматривается как выражение предиката. Вместе с тем уже давно обратило на себя внимание то, что в русском языке, как и в других языках, принадлежащих к индоевропейской семье, конструктивно господствующий тип предложения сводится к схеме: форма именительного падежа имени существительного (или предметно-личного местоимения) и личная форма глагола (verbum finitum.) Например: Весна наступает, Мальчик бегает, Птица летит, Деревья зеленеют, Трава растет, Уста жуют, Вода кипит, Ты ошибаешься, Я учусь и т. п. Как доказал А.А. Потебня, с возникновением категории связки или «вспомогательного глагола» под несомненное воздействие этого глагольного типа подпал и тип именного предложения: Орел — хищник, Соловей — певчая птица, Владимир был князь киевский и т. д. На почве наблюдений над этим типом и сложилось учение об именном предложении с простым и составным именным сказуемым.

Факт исторического многообразия грамматических форм выражения сказуемого в русском языке был использован А. А. Потебней в его труде «Из записок по русской грамматике» (I—II) как доказательство антиисторичности логической унификации схем предложения и суждения. После работ А. А. Потебни стало ясно, что наивный, прямой перенос на предложение основных конструктивных признаков суждения неправомерен* Такое смешение ведет к логической униформации всех типов предложения, мешает увидеть в предложении его национально-языковую специфику, его жизненные экспрессивные субъективно-речевые краски и грамматические своеобразия.

Для логики даже в глагольном типе номинативного предложения не существенны основные грамматические категории времени, лица и наклонения, определяющие структуру предложения. Логика сводит к нескольким обобщенным общечеловеческим схемам все живое многообразие типов предложения, резко отличающихся друг от друга в разных языках мира. Грамматика же рассматривает формы синтаксического выражения мысли, чувства и воли во всех особенностях их конкретного речевого строения, типичных для грамматического строя отдельных языков и их групп (семей), и предложение как предмет грамматического изучения обладает значительно большим количеством специфически выраженных народно-языковых признаков, чем общечеловеческая форма логического суждения. Анализ основных грамматических категорий, обнаруживающихся в строе предложения и определяющих его, например, категорий времени, модальности, предикативного сочетания слов и т. д., показывает специфику предложения, его коренные отличия от суждения, несмотря на тесную связь с ним. Суждение не может существовать вне предложения, которое является формой его образования и выражения. Но если суждение выражается в предложении, то это еще не значит, что назначение всякого предложения — выражать только суждение.

Тип предложения не остается неподвижным. Он может иметь разные варианты, которые возникают на основе видоизменения и последующего абстрагирования тех или иных составных частей предложения, на основе обогащения и совершенствования его структуры. Так, исторически сложившаяся структура именного двусоставного (или двучленного) предложения прежде всего варьируется в зависимости от состава сказуемого, которое может быть выражено разными именными категориями (существительным, прилагательным, числительным, местоимением) или наречием именного типа и включать в себя связку, полузнаменательный или полувспомогательный глагол. Например: «Космополитизм — чепуха, космополит — нуль, хуже нуля» (Тургенев. Рудин); «Все это сваливалось в кладовые и все становилось гниль и прореха» (Гоголь. Мертвые души); «Богатырь ты будешь с виду И казак душой» (Лермонтов. Казачья колыбельная песня); «Она слыла чудачкой» (Тургенев. Дворянское гнездо). Те разновидности именных предложений, которые содержат в своем составе так называемые полузнаменательные глаголы типа оставаться — остаться, считаться, казаться, показаться, оказаться, называться и т. п., приближаются к глагольному типу предложения, являются глагольно-именными.

Еще более ярко выражен составной — именной и в то же время глагольный характер в предложениях со сложным сказуемым, куда входят в сочетании с именем существительным или прилагательным глаголы движения или состояния (типа прийти, вернуться, ходить; работать, жить, сидеть, лежать и т. п.). Например: «Никто не родится героем, Солдаты мужают в бою» (Ошанин. Солдаты мужают в бою).

С именем А. А. Потебни связана идея исторической изменчивости языковой формы предложения, идея развития типов предложения. А. А. Потебня, не имевший, как и все наши языковеды домарксистской эпохи, ясного представления о темпе и характере грамматических изменений, заявлял даже, что история языка должна дать ряд определений предложения, действительных для разных периодов развития языка [*7]. Но, несмотря на свою борьбу со смешением грамматики с логикой, А. А. Потебня был убежден, что расчлененное грамматическое предложение, так же как и суждение, по природе своей двучленно или двусоставно [*8]. Именно с этой двучленностью или двусоставностью предложения (подлежащее — сказуемое) легко связывался признак наличия предикативных отношений между подлежащим и сказуемым [*9], как основной структурный признак предложения.

Логическое суждение двучленно, если связку рассматривать как отношение между субъектом и предикатом. Поэтому мнение о неизбежной двучленности (или двусоставности) всякого предложения приобрело широкую популярность. Об этом так писал известный теоретик по вопросам синтаксиса Йон Рис, который сам уже испытывал недоверие к этому распространенному, хотя и не всеми разделяемому мнению: «Я считаю, что утверждение, будто двучленность (Zweigliedrigkeit) является необходимым моментом всех предложений, утверждение, которое выдвигалось с большой определенностью и горячо защищалось, оказывается несостоятельным при ближайшем рассмотрении» [*10]. Вместе с тем Й. Рис все же был склонен думать, что признак двусоставности, двучленности должен считаться типическим признаком предложения вообще. Он писал: «С другой стороны, одночленные предложения находятся все же в таком меньшинстве, что они производят впечатление скорее редких исключений. Это обстоятельство, опосредствованным образом, приобретает огромное значение для вопроса о грамматической форме предложения: двучленность, сама по себе не необходимая для предложения, в качестве фактического свойства почти всех предложений, благодаря своему мощному численному превосходству, становится отличительным формальным признаком предложения вообще, даже должна была стать таким признаком» [*11]. Эта точка зрения остается широко распространенной до сих пор. Она оказывает большое влияние на грамматический анализ одночленных (односоставных) предложений, т. е. таких предложений, в которых не может быть непосредственно обнаружено двух главных членов предложения — подлежащего и сказуемого.

В силу приравнивания всех видов предложений к основному двучленному (двусоставному) типу у нас очень долго не были предметом анализа конкретно-языковые формы и типы одночленных (односоставных) предложений. Правда, А. А. Потебня и его ученики испытывали большой интерес к безличным (или бессубъектным) предложениям вроде: Светает, Морозит, Молнией убило человека и т. п., т. е. к глагольным типам одночленных предложений. Однако вопрос об одночленном именном предложении был решительно выдвинут лишь в 80—90-х годах XIX в. проф. А. В. Добиашем [*12]. Он сопоставлял предложения типа Мороз, Морозит и Морозно, видя в них констатирование или обозначение явлений действительного мира. Но А. В. Добиаш не ставил перед собой задачи исчерпывающего описания всех видов одночленных или односоставных предложений. Эта задача была впервые в русском языкознании поставлена и отчасти разрешена акад. А. А. Шахматовым в его «Синтаксисе русского языка».

А. А. Шахматов собрал многочисленные и разнообразные факты из произведений народной словесности, русской литературы XIX—XX вв., а также из древнерусской письменности, иллюстрирующие употребление разных видов односоставных или одночленных предложений в русском языке, и сопоставил их с однородными явлениями в других индоевропейских языках. Но, исходя из психологической и в основе своей идеалистической теории двучленной «коммуникации» как формы мышления, лежащей в основе предложения, А. А. Шахматов не мог дать ни удовлетворительной классификации односоставных предложений, ни точного описания их грамматической структуры. Он колебался между морфологическим (по морфологической природе главного члена) и логико-синтаксическим подходом к определению и разграничению разных видов односоставных предложений. В конце концов, А. А. Шахматов решил рассматривать их структуру по аналогии со строем двусоставных предложений. Правда, он пришел к выводу, что было бы заблуждением искать в каждом одночленном предложении два соотносительных и взаимосвязанных главных члена двусоставного предложения — подлежащее и сказуемое. Односоставное предложение — это, по определению Шахматова, такое предложение, в котором сочетание субъекта и предиката психологической коммуникации (или суждения) находит себе соответствие в одном члене предложения (выраженном большею частью одним словом), например: Морозило, Тишина, Глупость! Яблок-то, яблок! и т. д.

Следовательно, по А. А. Шахматову, в односоставном предложении нет соотносительных подлежащего и сказуемого, здесь налицо лишь один «главный член». «Член предложения, соответствующий по своему значению сочетанию субъекта с предикатом, — писал А. А. Шахматов, — мы назовем главным членом, главным членом односоставного предложения; в односоставных предложениях таким образом не нашло себе словесного выражения то расчленение, которое с несомненностью обнаруживается в самой коммуникации…» [*13]. И все же А. А. Шахматов склонялся, правда, с очень существенными оговорками, к уподоблению главного члена односоставного предложения то подлежащему, то сказуемому двусоставного предложения и положил соответствующий критерий в основу разграничения и классификации типов односоставных предложений. Главный член односоставного предложения, по мнению А. А. Шахматова, может быть отождествлен формально или с подлежащим, или со сказуемым двусоставного предложения, причем, конечно, «…не следует забывать, что такое „сказуемое"??? отличается от сказуемого двусоставного предложения тем, что вызывает представление и о предикате, и о субъекте, между тем как сказуемое двусоставного предложения соответствует только предикату, а также, что „подлежащее" односоставного предложения вызывает представление и о субъекте, и о предикате, между тем как подлежащее двусоставных предложений соответствует только субъекту» [*14]. Непоследовательность А. А. Шахматова в описании односоставных предложений очевидна.

Разграничение двух основных типов предложения — двусоставных и односоставных — прочно вошло в научный синтаксис русского языка. Конкретное предложение может иметь в основе своего построения и одно единственное понятие или представление, грамматически соотнесенное с действительностью. Психологистическая или логистическая защита тезиса о необходимой двучленности (или двусоставности) всякого предложения всегда основывалась на отрыве от конкретно-исторического языкового материала и почти всегда опиралась на идеалистические предпосылки о тождестве или параллелизме речевых и мыслительных процессов и на отрицание отражения в речи объективной действительности.

Вопрос о формах и типах грамматического построения односоставных предложений нуждается в дальнейшем углубленном исследовании. В высшей степени важно уяснить специфические особенности их структуры соотносительно с основными типами двусоставных предложений. Само собой разумеется, что было бы нецелесообразно стремиться к отысканию «подлежащих» и «сказуемых» или каких-нибудь их «эквивалентов» во всех типах односоставных предложений. Однако в некоторых их формах можно найти морфологические соответствия одному из главных членов двусоставного (двучленного) предложения. Например, предложение Градом побило рожь находится в синонимической грамматической связи с двусоставным предложением Град побил рожь. Поэтому побило воспринимается как выраженное безличной формой глагола сказуемое односоставного предложения. Морфологическая категория безличности, свойственная глаголу, как бы санкционирует особую синтаксическую форму сказуемого, не соотносительного с подлежащим. Неопределенно-личные предложения (Говорят, Просят не курить и т. п.) и предложения обобщенно-личные (Любишь кататься — люби и саночки возить) также функционально-синтаксически (при наличии своеобразных семантических и стилистических оттенков) мало отличаются от двусоставных конкретно-личных глагольных предложений (ср. Сижу и думаю — Я сижу и думаю; Ты видишь свои ошибки — Видишь свои ошибки и т. п.). В неопределенно-личных предложениях форма 3-го лица множественного числа глагола обозначает личное действие, осуществляемое неопределенным количеством, неопределенным множеством лиц; в обобщенно-личных предложениях форма 2-го лица выражает действие, связываемое с собирательным лицом, с любым человеком вообще.

В «Курсе современного украинского литературного языка», изданном Академией наук Украинской ССР, есть ценное замечание о тенденциях развития безличных предложений в украинском языке, вполне применимое и к русскому языку. «Присмотревшись внимательно к фактам, — читаем здесь, — легко установить, что развиваются те типы безличного предложения, которые легче воспринимаются на фоне личной конструкции как ее особый вариант или как известное отклонение от нее в случаях неизвестности, обобщенности или второстепенного значения действующего лица. Такое наблюдение дает возможность говорить о том, что в языке господствует как стандартный тип предложения — предложение двусоставное. Это вовсе не исключает возможности увеличения безличности предложения. Это говорит только о том, что для современного языкового сознания безличные предложения являются особой, семантически и стилистически обусловленной (мотивированной) разновидностью выявления двусоставного в своей основе акта мышления» [*15].

В настоящее время главная задача синтаксиса русского языка в области изучения предложения до некоторой степени предопределена историей развития нашей отечественной грамматики. Эта задача состоит в том, чтобы изучить все конкретно-языковые формы или структурные особенности основных разновидностей двусоставных (или двучленных) и односоставных (или одночленных) предложений в современном русском языке и выяснить последовательность, пути и закономерности их исторического развития.

Общая теория синтаксиса, построенного на основе марксистского учения о языке, не отбрасывает проблемы связи логических и синтаксических, шире — вообще грамматических категорий. Последовательное применение марксистского положения о неразрывном единстве языка и мышления позволяет обосновать и подтвердить фактами языка связь логических и синтаксических категорий и в то же время обнаружить их действительные различия, обусловленные спецификой внутренних законов развития языка. Однако грамматика как наука, абстрагирующая свои закономерности от конкретного народно-языкового материала на широкой исторической основе, не может и не должна смешиваться с логикой. В отличие от формальной логики как науки о законах правильного мышления, грамматика, опираясь на материалистическую диалектику, изучает исторические законы построения той или иной конкретной народной речи, в которой реализуется мысль. Следовательно, и синтаксис как часть грамматики имеет свои объекты исследования — словосочетание и предложение, свой научный метод и решает свои специфические задачи, в том числе и свои задачи изучения предложений и их членов.

Этот вывод не оспаривается и в современных советских исследованиях по логике. Общепризнано, что структура предложения бывает качественно различна в языках разных народов, разных наций (ср., например, предложение номинативного типа в индоевропейских языках и предложение эргативного типа в так называемых «иберийско-кавказских» языках). Между тем субъектно-предикативная структура простого суждения имеет общечеловеческий характер. Она не зависит ни от исторических, ни от национальных различий, но субъект и предикат суждения в предложениях разных языков выражаются по-разному. Выработанные в языке грамматические формы членов предложения не сливаются и не совпадают с логическими членами суждения. Так, специалисты по иберийско-кавказским языкам доказывают, что в грузинском и в некоторых других кавказских языках в качестве главных членов предложения выступают не только подлежащее и сказуемое, но — при определенной (эргативной) конструкции предложения — и «прямое дополнение», которого логика в составе суждения не различает. Логическое суждение реализуется в предложении разнообразными языковыми средствами.

Вместе с тем сами логики не могут прийти к определенному выводу о том, все ли типы предложений служат выражением суждения. Одни полагают, что вопросительные и побудительные предложения вообще не выражают суждения, другие готовы утверждать, что все типы предложений заключают в себе суждение, третьи ищут и находят в вопросительном и побудительном предложениях «аналоги суждений», четвертые склонны рассматривать вопросительные предложения как выражение суждения со свернутым (имплицитным) или неопределенным предикатом, но отказываются видеть непосредственное выражение суждения в побудительных предложениях и т. п. Некоторые логики указывают, что побуждение и мысль-вопрос имеют ряд черт, общих с суждением [*16]. Эти черты сходства выражаются в следующем: 1) и вопрос и побуждение, подобно суждению, выражаются в предложении; 2) всякое побуждение и всякий вопрос, как и суждение, имеют предметный характер: подобно тому, как мы можем судить только о чем-либо, точно так же и повеление мы всегда высказываем в отношении кого-нибудь или чего-нибудь, и во всяком вопросе указывается предмет, о котором нечто спрашивается; 3) и вопрос и побуждение могут быть правильными и неправильными (так же, как и суждение). Различие же между суждением и побуждением, а также вопросом выражается в том, что ни побуждение, ни вопрос непосредственно не утверждают (и не отрицают) что-нибудь о чем-нибудь; побуждение, хотя и подразумевает суждение, является особой разновидностью мысли, так как оно содержит лишь приказ или призыв к действию, а в вопросе лишь спрашивается о чем-нибудь, причем сама постановка вопроса может быть правильной или неправильной. Следовательно, приходится признать существование таких предложений, назначением которых является не выражение суждения, а выражение вопроса и побуждения как особых разновидностей мысли.

Логика, изучающая формы и законы общечеловеческого мышления, не интересуется ни эмоциональной и волевой стороной сознания, ни формами словесного выражения эмоций и волевых побуждений. Вместе с тем понятно, что выражение эмоций в языке не может не быть осознанным. Степень мыслительного, понятийного содержания в таком словесно-эмоциональном выражении отчасти определяется характером и степенью его грамматической расчлененности. Причина разногласий по вопросу об отношении предложения и суждения кроется отчасти в спорности и недостаточной исследованности соответствующих проблем у логиков и философов; но несомненно также, что отсутствие глубоких и детальных грамматических описаний всех разновидностей предложений, служащих в современных живых языках для выражения не только суждений, но и волевых побуждений и эмоций, не помогает устранению путаницы в этом круге вопросов.

Изучая правила составления предложений, синтаксис прежде всего должен выяснить, как слова и словосочетания, объединяясь в структуре предложения в качестве его членов, образуют предложение — эту основную синтаксическую единицу языкового общения — и в чем заключаются характерные конструктивно-грамматические признаки предложения. В нашей отечественной грамматической науке выдвинуты два общих характерных признака предложения в русском языке, хотя взаимоотношение и взаимодействие этих признаков до настоящего времени остаются не вполне определенными. Это — интонация сообщения и предикативность, т. е. отнесенность высказываемого содержания к реальной действительности, проявляющаяся в совокупности таких грамматических категорий, которые определяют и устанавливают природу предложения как основной и вместе с тем первичной грамматически организованной единицы речевого общения, выражающей отношение говорящего к действительности и воплощающей в себе относительно законченную мысль. Наличие обоих этих признаков для предложения обязательно.

Обычно говорят, что слова и словосочетания, соединенные в предложении большей частью посредством тех же приемов согласования, управления и примыкания, которые характерны для связей слов внутри словосочетания, без соответствующей организации их интонационными средствами еще не представляют собой сообщения. Интонационными средствами устанавливается, обусловливается коммуникативное значение слов в предложении, определяется членение предложения и осуществляется его внутреннее единство. Благодаря интонации не только соединения слов, но и отдельные слова могут приобрести значение предложений. Академик А. А. Шахматов так писал об этом в своем «Синтаксисе русского языка»: «…условием для перехода отдельного слова и словосочетания в предложение является законченность мысли и законченность соответствующего словесного выражения; законченность мысли предполагает наличность в таком словосочетании сочетавшихся предикативно субъекта и предиката, а законченность словесного выражения требует особой объединяющей члены словосочетания в одно целое интонации» [*17]. Можно сомневаться в том, что в каждом предложении, даже в разговорном предложении резко эмоционального, грамматически нерасчлененного характера вроде: Ну и ну! То-то! Ваня! Еще бы! Вот тебе на! Ай, ай, ай! и т. п., выражается предикативное сочетание субъекта и предиката, но нельзя сомневаться в том, что этим выражениям или высказываниям присуща интонация сообщения. Интонация сообщения, таким образом, является важным средством оформления предложения и выступает в качестве одного из постоянных характерных признаков предложения. Именно в этом признаке заключается одно из коренных отличий предложения от словосочетания.

Различием интонаций в значительной степени определяются основные функциональные и вместе с тем модальные типы предложений — предложения повествовательные, вопросительные и побудительные. «Что бы мы ни сказали, — писал в своем «Русском синтаксисе» проф. А. М. Пешковский, сделавший много интересных наблюдений в области русской ритмомелодики, — мы высказываем это либо повествовательно, либо вопросительно, либо восклицательно (включая в эту последнюю характеристику и интонацию побудительности. — В. В.). Как ни важна для нас разница между этими тремя видами речи, она все-таки не материальна, а формальна. Скажем ли мы он здесь, или он здесь? или он здесь! — материал нашей мысли остается один и тот же: представление о „нем" и о месте, где „он" находится. Меняется только отношение наше к данной мысли: в одном случае мы просто желаем поделиться со слушателем найденной нами реальной связью или отсутствием ее (при отрицании) между двумя представлениями, образующими в данном случае мысль, в другом случае мы не решаемся сами признать реальность или нереальность связи и ждем разъяснения в этом отношении от собеседника, в третьем — мы не только полностью убеждены в реальности или нереальности связи, но и выражаем наши чувства, внушенные нам этой связью. Все эти различия — грамматические, и выражаются они в русском языке почти исключительно интонацией…» [*18]

Главными интонационными средствами, выполняющими основные функции в организации предложения, являются ударение и мелодика. Будучи существенным, неотъемлемым признаком предложения, интонация, однако, не исчерпывает и не определяет грамматической сущности предложения и своими вариациями не обусловливает и не создает всего многообразия видов предложений в русском языке. Ведь если даже признать, что интонация является самым непосредственным, единственным безусловно необходимым способом выражения законченности мысли, а следовательно, и самым главным признаком «единицы языкового общения» (т. е. предложения), то все же нельзя обойтись без ответа на вопрос: все ли слова и формы слов, все ли словосочетания и их формы могут непосредственно с помощью соответствующей интонации становиться «единицами речевого общения» (т. е. предложениями или «фразами», как их называют иные языковеды), или же необходимы какие-нибудь дополнительные способы формально-грамматической организации речевого целого, быть может, даже разные в разных условиях и контекстах.

Интонация сама по себе, т. е. вне словесного содержания, вне отношения речи к действительности, расчлененной, законченной, логически построенной мысли не выражает. Интонация не является средством формирования и воплощения мысли, без слов она может быть выразительной, но не является содержательной, т. е. не служит материальной оболочкой мысли. Об интонации сообщения можно сказать, что она является лишь формой выражения более или менее замкнутой единицы речи (предложения). Однако интонация вовсе не является формой грамматического построения предложения. Правда, интонация может служить средством превращения слова и словосочетания в предложение, может выполнять предикативную функцию, но интонации не свойственно предметно-смысловое содержание. Часто она прямо причисляется к средствам субъективного выражения [*19]. Но при этом необходимо помнить, что это средство субъективного речевого выражения общественно организовано и общественно осознано. Вместе с тем в таких формах общения, как письменная речь, интонация нередко отступает на второй план.

Вот почему авторы наших грамматик, особенно те, которые осознали неправомерность и ошибочность как смешения предложения с суждением, так и полного отрыва предложения от суждения, старались установить структурные, словесно-строевые, формально-грамматические признаки предложения в русском языке (так же как и в других языках) и выделить грамматические категории, типичные для словесно организованного, синтаксически оформленного предложения. Сначала в качестве такого структурного формально-грамматического признака предложения выдвигалась личная форма глагола (verbum finitum), т. е. в основу определения предложения была положена морфологическая категория глагола, и тем самым как бы ставился знак равенства между глаголом и сказуемым. Значительная часть современных синтаксических теорий в области изучения русского языка и теперь продолжает ставить общее определение структуры предложения в зависимость от наличия (реального или потенциального) глагольных форм, имеющих значения лица, времени и наклонения; эти формы и получают название предикативных форм глагола или форм сказуемости. Таким образом, понимание глагола как организатора предложения объясняется не только преобладанием, особенной употребительностью глагольных типов предложения, но и тем, что в личных формах глагола непосредственно, наглядно, морфологически выражены те грамматические категории лица, времени и модальности, с которыми связано понятие синтаксической предикативности как существенного признака предложения.

Однако при этом чисто морфологическом подходе синтаксическое учение о предложении в целом получает односторонний и искаженный характер: оно не отражает всего многообразия структурно-грамматических форм предложения в русском языке. Вообще при построении теории предложения «морфологизм» в чистом виде не может привести к пониманию всего разнообразия структурных типов предложений. Дело в том, что со структурой предложения связаны свои особые синтаксические категории-базирующиеся на морфологических категориях, но далеко выходящие за их пределы: категории времени и модальности, а также — в широком синтаксическом понимании — и категория лица, т. е. те категории, которые выражают отношение сообщения к действительности и подводятся под общее понятие «предикативности»; эти категории могут быть свойственны предложению в целом — независимо от наличия в его составе глагола. Так, безглагольные односоставные предложения, содержащие лишь одно единственное понятие или представление, соответствующим образом соотнесенное с действительностью (например: Мороз; Тише! Внимание! и т.п.), представляют собой единицы речевого общения, грамматически организованные на основе тех же категорий модальности и времени.

Среди одночленных (или односоставных) предложений в русском языке есть предложения, функция которых сводится к простому утверждению или отрицанию, выражению согласия или несогласия или к общей экспрессивно-модальной оценке предшествующего высказывания. Это — предложения, основу которых составляют утвердительные или отрицательные слова да и нет, модально окрашенные слова и частицы (типа: разве? едва ли! может быть! конечно! вероятно! и т. п.), междометия и слова, близкие к междометиям. Внутренняя сущность модальной функции таких слов, как да, нет, несомненно и т. п., ярко сказывается в том, что иногда в диалогической речи они становятся своеобразными заместителями глагольного сказуемого с присущими ему значениями времени, лица и наклонения, например: А в прошлом году вы имели отпуск? — В прошлом году да; А с мамой ты согласна остаться? — С мамой да, а с Петькой нет. Вместе с тем слово да может входить в состав сложного предложения в качестве одной из его основных составных частей: — Ветерок в аллее? — Да, потому что листья дрожат; — А вы ему должны, что ли? — Вот в том-то и беда моя, что да.

Предложения типа да, нет, конечно и т. п., нередко очень экспрессивные, выражают модальную квалификацию сообщения и иногда содержат побуждение к какому-нибудь действию, следовательно, они также выражают синтаксическую категорию модальности. К этим предложениям, синтаксически нерасчлененным, совершенно неприменима психологистическая схема подстановки сочетающихся представлений в роли субъекта и предиката. Поэтому модальные слова-предложения всегда рассматривались как особый тип предложений (а в субъективно-идеалистических психологических теориях — как «эквиваленты предложения»), не имеющих и не способных иметь в своем составе никаких членов предложения — главных или второстепенных. И все же они имеют модальные значения. Предложения этого типа употребляются преимущественно в диалогической речи, в ответных и вопросительных репликах собеседников. Они могут, как отголоски внутреннего диалога, употребляться и в монологической речи, при подтверждении уже высказанного, при возражении самому себе и в других подобных случаях.

Вот несколько иллюстраций: «Подколесин (с самодовольной улыбкой). А преконфузно однако же должно быть, если откажут. Кочкарев. Еще бы!» (Гоголь. Женитьба); « — Ну, у тебя грехов немного. — Ах, все-таки, — сказал Левин, — все-таки, — „с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь…" Да» (Л. Толстой, Анна Каренина).

Таким образом, значение и назначение общей категории предикативности, формирующей предложение, заключается в отнесении содержания предложения к действительности. В этом и состоит различие между словом зима со свойственным ему лексическим значением и предложением Зима в таком пушкинском стихе: «Зима. Что делать нам в деревне?». На этот характерный признак предложения обращали внимание и многие лингвисты прошлого, хотя и не всегда правильно его истолковывали. Так, Й. Рис в своем сочинении «Was ist ein Satz?» писал, что главным признаком, отличающим предложение от словосочетания, является выражение в предложении того, как относится содержание предложения к действительности. «Становящееся соединение, форма образования предложения, происходящее в данный момент (впервые или повторно) соотнесение (Zuordnung) оказывается необходимым проявлением свойственных именно ему (предложению) задачи и функции: выработки отношения содержания представлений к действительности» [*20]. Если в этом рассуждении отвлечься от субъективно-идеалистического истолкования мыслительной сущности предложения как сочетания представлений, то останется верная мысль о соотнесенности содержания высказывания с действительностью как основном признаке предложения. В том же направлении старался найти основные свойства предложения и чешский языковед В. Матезиус. По его словам, предложение— это «элементарное высказывание, в котором говорящий активно и притом таким способом, который с формальной точки зрения вызывает впечатление обычности и субъективной полноты (законченности), относится к какому-нибудь факту» [*21].

Общее грамматическое значение отнесенности основного содержания предложения к действительности конкретизируется в синтаксических категориях модальности, а также времени и лица. Именно они придают предложению значение основного средства общения, превращая строительный материал языка в живую, действенную речь.

В конкретном предложении значения лица, времени, модальности устанавливаются с точки зрения говорящего лица. Но сама эта точка зрения определяется объективным положением говорящего лица в момент речи по отношению к собеседнику и к отражаемому и выражаемому в предложении «отрезку», «кусочку» действительности. Отношения сообщения, содержащегося в предложении, к действительности — это и есть прежде всего модальные отношения. То, что сообщается, может мыслиться говорящим как реальное, наличное в прошлом или в настоящем, как реализующееся в будущем, как желательное, требуемое от кого-нибудь, как недействительное и т. п. Формы грамматического выражения разного рода отношений содержания речи к действительности и составляют синтаксическое существо категории модальности. Категорией модальности определяются различия между разными модальными типами предложения. Кроме форм глагольных наклонений, категория модальности выражается модальными частицами и словами, а также интонацией. Известно, например, сложное и тонкое разнообразие модальных красок инфинитивных предложений в русском языке. Модальность инфинитивных предложений определяется самой формой инфинитива и интонацией, а усиливается и дифференцируется частицами. Для модальных значений этих предложений характерно и то обстоятельство, что они обозначают действие, которое совершится в будущем или должно совершиться по воле говорящего лица. Например: «София. Вот вас бы с тетушкою свесть, Чтоб всех знакомых перечесть» (Грибоедов. Горе от ума); «Одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ее руку» (Лермонтов. Княжна Мери); «Не расти траве После осени; Не цвести цветам Зимой по снегу» (Кольцов. Русская песня); «Когда же тут хромать? Тут, братец ты мой, уже не до хромоты» (Шолохов. Тихий Дон).

В так называемых инфинитивно-назывных предложениях законченность всему предложению сообщает интонация, выражающая субъективно-модальное отношение к действию: «Возможно ли! меня продать! — Меня за поцелуй глупца.» (Лермонтов. Маскарад); «Саша. Она очень нервна стала. Каренин. Две ночи не спать, не есть. Саша (улыбаясь). Да вы тоже… Каренин. Я — другое дело» (Толстой. Живой труп).

С категорией модальности тесно связана категория времени. Предложение как форма сообщения о действительности включает в себя синтаксическое значение времени. Это значение создается не только формами времен глаголов, кратких прилагательных и категории состояния (с помощью связки), но и глагольными формами наклонения (ср., например, связь форм повелительного наклонения с глагольными формами будущего времени), а также — при известных интонациях — формой инфинитива; в сообщениях же о настоящем или о прошлом, изображаемом как наличное, значение времени выражается также отсутствием морфологической формы с грамматическим значением времени. Синтаксическое значение времени, создаваемое ситуацией и контекстом речи, присуще и таким предложениям, как Огонь! [в значении: 1) «стреляй!», 2) «зажги огонь» или «принеси огня!» и 3) «виден огонь»]; Брр! (в значении: «холодно» или «я озяб»); Пора, пора! Тишина; Минуту внимания! и т. п. В вопросо-ответных предложениях, составляющих парное единство, значение времени в ответе нередко предопределено предшествующим вопросительным предложением.

Так как предложение как основная форма речевого общения служит одновременно и средством выражения мысли для говорящего лица, и средством понимания высказанной мысли для лица слушающего, то структура предложения включает в себя и разные способы выражения синтаксической категории лица (если не иметь в виду семантическую, в основном, словообразовательную Категорию лица в системе имен существительных, подчиненную категории предметности и противопоставленную категории не-лица). Как известно, в русском языке грамматическая категория лица, связанная с характеристикой отношения речи к говорящему (или говорящим), к собеседнику (или собеседникам) и к тому третьему, о чем может идти речь, выражается главным образом формами местоимений и глагола. В строго определенных типах предложений отношение к лицу может выражаться также посредством особых интонаций (требования, побуждения, просьбы, приказа или упрека, желания и т. п.). Например: «Гражданин. Будь гражданин! Служа искусству, Для блага ближнего живи» (Некрасов. Поэт и гражданин); «Прощай, свободная стихия!» (Пушкин. К морю); «И, полно, что за счеты» (Крылов. Демьянова уха); «Полно врать пустяки» (Пушкин. Капитанская дочка); «А вам, искателям невестке нежиться и не зевать бы» (Грибоедов. Горе от ума). Ср. предложения типа: Спасибо; Вон! Прочь! Долой поджигателей войны! Воды! и т. п.

Повидимому, наиболее прямым, постоянным и непосредственным выражением категории предикативности является модальность предложения. Если предикативность выражает общую отнесенность речи к действительности или соотнесенность речи с действительностью (ср. слово война и предложения: Война! Война?; Война, Опустошенные поля. Еще страшнее развалины городов), то категория модальности расчленяет и дифференцирует эту общую функцию предложения, обозначая специфическое качество отношения к действительности — со стороны говорящего лица.

Что касается синтаксической категории времени, то она так или иначе, прямо или косвенно, дает себя знать в каждом предложении. Но — при отсутствии морфологических способов выражения — она не находит прямого выражения в интонации, как категория модальности; в этом случае она может быть производной от модальности, как бы включенной в нее, подобно тому, как это происходит и в формах глагольного наклонения, например, повелительного, в котором потенциально заложено отношение к объективному будущему времени или желательному настоящему, сослагательного, в котором содержится отрицание факта в прошлом, иногда с подчеркиванием неосуществленной возможности его проявления, иногда желательность течения действия в настоящем или выполнения его в будущем, даже инфинитива, в котором синтаксическое значение времени соответственно вытекает из разных модальных функций этой формы.

В связной речи отношение предложения ко времени может также определяться или выражаться контекстом и ситуацией. Например: «Ка-а-к! Ты подкупать меня!» (Салтыков-Щедрин. Губернские очерки); «А повсюду на полу — Сколько тут железа!» (Твардовский. Ещё про Данилу); «Эх, дыму-то! Как из прорвы какой!» (Бубеннов. Белая береза); «Как быть и как с соседом сладить, Чтоб от пенья его отвадить?» (Крылов. Откупщик и сапожник). Категория лица как структурный элемент предложения является потенциальной. Она выражается, кроме личных форм глагола, также формами личных местоимений, например, дательного падежа в сочетании с инфинитивом, а в некоторых конструкциях, например, инфинитивных или именных, адвербиальных и междометных с императивным значением — интонацией. Само собой разумеется, что в так называемых безличных или бессубъектных предложениях категория лица обнаруживается негативно (так же, как в соответствующих безличных глаголах или безличных формах личных глаголов, в словах из категории состояния и в отрицательных оборотах). В связи с своеобразием значений и функций 3-го лица в общей синтаксической категории лица должны быть отдельно рассмотрены и внутренно дифференцированы разные виды так называемых номинативных предложений.

Вот несколько примеров разнообразного синтаксического выражения категории 2-го лица: «Вам теперь, чай, не до нас, Тимофей Васильевич?» (А. Жаров, Гармонь); «Вам бы прилечь… Что с вами?» (Крымов, Танкер «Дербент». Стахановский рейс); «Сюда! за мной! скорей! скорей! Свечей побольше, фонарей» (Грибоедов. Горе от ума).

Изучение разных видов и способов выражения и проявления синтаксических категорий модальности, времени и лица, изучение соотношения и взаимодействия категорий модальности и времени, изучение отношения высказывания к лицу говорящему, собеседнику и так называемому грамматическому 3-му лицу — все это целесообразнее всего вести дифференцированно — применительно к разным формам и стилям речи. Особенно важно выяснение синтаксических своеобразий форм разговорной и книжно-письменной речи. Такое дифференцированное исследование синтаксических структур в соответствии с формами речевой деятельности помогло бы глубже и всесторонне установить и различить многообразные способы выражения предикативности и на этой основе определить типические формы предикативности, связанные с разными видами предложений.

Во всяком предложении категория предикативности находит свое полное или частичное выражение. Способы ее выражения, связанные с синтаксическими категориями лица, времени и модальности, бывают морфологическими , конструктивно-синтаксическими и интонационно-синтаксическими. Примеры конструктивно-синтаксических и интонационно-синтаксических способов выражения предикативности приводились выше. Ср. также: Ну тебя! Покойной ночи! «Огня! кричат… огня!» (Крылов. Волк на псарне); «Заутра казнь» (Пушкин. Полтава); «Агния. Погода-то! Даже удивительно! А мы сидим» (Островский. Не все коту масленица); «Несчастливцев. Куда и откуда? Счастливцев. Из Вологды в Керчь-с...» (Островский. Лес); «Бакин. Однако, пора и за дело» (Островский. Таланты и поклонники); «На полном бегу На бок салазки — и Саша в снегу!» (Некрасов. Саша); «Наконец, карета у крыльца. Тетеньки вылезают из нее и кланяются отцу» (Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина); «Граждане, за ружья! К оружию, граждане!» (Маяковский. Революция); «Юлия. Куда же это мы идем? Федор Иванович. На плотину… Пойдем погуляем… Лучшего места во всем уезде нет… Красота! (Чехов. Леший); «Какое надо иметь мужество, чтобы, например, делать операции или резать трупы! Ужасно!» (Чехов. Именины).

Многообразие форм и способов выражения предикативности, разные виды сочетания и переплетения синтаксических категорий времени и модальности, широкие возможности выражения отношения говорящего лица к действительности посредством интонаций модальной окраски, осуществляемое посредством тех же интонаций эмоционально-волевое воздействие говорящего на слушателя и эмоционально-волевая реакция его на те или иные факты, явления действительности — все это обнаруживается в разнообразии конкретно-языковых форм (или типов) предложений современного русского языка.

Их выделение, разграничение, грамматическая характеристика, выяснение качественных различий между разными типами, изучение взаимодействий отдельных типов, исследование путей развития форм предложения в разговорной и книжно-письменной речи — важные задачи синтаксиса русского языка.

Сложность и конструктивная спаянность способов взаимодействия интонационных и формально-грамматических признаков в образовании разных типов предложения не позволяют механически противопоставлять предложение как формально-грамматическое единство фразе как интонационно-смысловой единице неопределенного и очень пестрого грамматического состава.

Во многих западноевропейских и некоторых наших отечественных синтаксических концепциях основной единицей речевого общения признается не предложение, а фраза, противопоставляемая предложению как расчлененному грамматически двусоставному предикативному выражению суждения. Фраза в таком понимании — это любая обособленная и более или менее замкнутая по смыслу и интонации единица высказывания. Высказыванием же является и простое утверждение да, и замечание — Прекрасная погода сегодня, и роман в несколько томов [*22]. Следовательно, высказывание может состоять из одной фразы и из очень большого количества фраз. Фраза как элементарная, более или менее самостоятельная единица высказывания лишена собственно грамматической характеристики.

Итак, под фразой понимается минимальная интонационно-смысловая коммуникативная единица «высказывания», связной речи. Связная речь расчленяется на отрезки различной степени законченности. Единицы этого членения всегда представляют собой величины смысловые и в то же время организованные фонетически. Высшей ступенью этого членения и признается фраза как основная коммуникативная единица языка, смысловая целостность которой выражена ритмо-мелодическими средствами. К фразам относятся и эллиптические высказывания в составе беглой диалогической речи, и сложные предложения, и все типы нерасчлененных эмоционально-волевых изъявлений. Из фраз обычно выделяются в качестве предложений лишь те интеллектуальные сообщения, которые подводятся под формально-логическую схему суждения. По определению С. О. Карцевского, одного из представителей так называемой социологической школы Ф. де Соссюра, предложение — это определенная грамматическая структура, которая характеризуется наличием предиката. Предикат же есть «личное определяющее», т. е. такое, в котором указывается отношение к лицу, а «абсолютное определяемое при предикате называется подлежащим или субъектом» [*23].

Следовательно, предложениями объявляются только такие словосочетания (или «синтагмы»), в которых имеется предикат или его инфинитивный эквивалент: Парус белеет; Приближается зима; Учиться всегда пригодится; Дом был старый; Он здесь врачом; Гулять было приятно; Дверь оказалась запертой и т. п. «Предложение» играет очень важную роль в нашей речи, особенно интеллектуальной. Во многих случаях даже фразы эмоциональной речи представляют собою предложения, видоизмененные под влиянием чувств. Например, фраза Быть бычку на веревочке синонимична предложению Будет бычок на веревочке. Фраза, не членимая на субъект и предикат, распадается на слова, соединенные между собою по законам грамматики и объединяемые общей интонацией.

Так, с разными вариациями и в разных вариантах распространяется «теория», согласно которой в синтаксисе должна изучаться, с одной стороны, фраза как категория интонационно-семантическая и, с другой стороны, предложение как единство формально-грамматическое, как «предикативная синтагма», как «предикативное словосочетание». У нас эта точка зрения, правда вполне своеобразно, была представлена в синтаксических работах акад. Л. В. Щербы, проф. А. М. Пешковского и развивается в настоящее время (с некоторыми видоизменениями) в учебных пособиях Л. А. Булаховского.

А. М. Пешковский противопоставлял предложение как собственно-синтаксическое или формально-грамматическое единство, имеющее форму сказуемости, фразе как единству интонационно-смысловому. По словам этого ученого, «…понятия фразы и предложения… оказываются в довольно сложных и запутанных отношениях друг с другом» [*24]. Так, все так называемые «сложные предложения», по мнению А. М. Пешковского, принадлежат фразам и должны рассматриваться как «единства ритмо-мелодические». Анализ фраз как синтаксически сложных, цельных грамматических единств выводится за пределы «формальной грамматики». На этой почве возникает механическое переплетение понятий фразы и предложения. «Если мы условимся, — писал А. М. Пешковский, — называть всякое ритмо-мелодическое единство, выражающее законченную мысль, „фразой", причем в это понятие не включим абсолютно никаких собственно-формальных признаков, а с другой стороны, всякое собственно-формальное единство, выражающее законченную мысль, — „предложением", не включив в него абсолютно никаких ритмо-мелодических признаков, то соотношение между этими двумя понятиями установится чрезвычайно простое и ясное: так называемое „простое предложение" будет „односоставной фразой", а так называемое „сложное предложение" — „двусоставной" или „многосоставной фразой", причем под отдельным „составом" будет разуметься именно то, что выше названо „предложением" (термины „односоставный" и „многосоставный" приходится употреблять только из-за неуклюжести терминов „однопредложенский" и „многопредложенский")» [*25]. Таким образом, включение в систему синтаксиса термина «фраза» фактически, кроме путаницы основных понятий и кроме механического рассечения разных структурных признаков предложений, приводит также к исключению из сферы структурно-грамматического изучения, с одной стороны, внутреннего синтаксического единства сложных предложений, а с другой стороны, всего многообразия типов простых предложений. Ведь то, что выводится за рамки «предложения» и что относится только к «фразе» или «фразам», синтаксистами этого направления обычно рассматривается или с чисто фонетической, интонационно-мелодической, или со своеобразной семантико-психологической точки зрения (особенно если «фраза» не может быть сведена к «предложению»).

К каким противоречиям и неясностям приводит использование понятия фразы для описания типов предложений в живом славянском языке, можно видеть по «Курсу современного украинского литературного языка». Здесь тоже выступает фраза как самая общая, основная единица языкового общения. Термин «фраза» применяется для обозначения ритмо-мелодического целого, которое любыми синтаксическими способами выражает законченную мысль. «Следовательно, с этой точки зрения, — читаем в «Курсе современного украинского литературного языка», — фразой будет всякое самостоятельное предложение, а также и эквиваленты предложения» [*26]. Эквивалентами предложения тут называются фразы, образованные из слов или словосочетаний, «в которых не выявлены и практически не могут быть выявлены ни подлежащее, ни сказуемое, что не препятствует этим словам или словосочетаниям концентрировать в себе, высказывать содержание целых предложений: «Спасибi вам за науку»… «Нi»… «Цур iй!» [*27]. Под понятие же предложения здесь подводятся лишь такие коммуникативные единицы, в которых словесно выражены «…носитель признака и признак, приписываемый ему во времени и наклонении. Грамматическим выразителем первого чаще всего является именительный падеж имени или какое-либо другое слово (член предложения), которое выступает в функции имени в именительном падеже… Типичным грамматическим выразителем второго является личная форма глагола, как форма, которая обладает четкими признаками времени и наклонения…» [*28]. Таким образом, термин «предложение» здесь применяется лишь к глагольным и глагольно-именным двучленным предложениям. Разного рода именные («номинативные») односоставные предложения относятся к эквивалентам предложений. «Можно сказать, что слово, например, пожар, прочитанное в словаре, не является предложением, а крик человека, увидевшего огонь: „Пожар!" — является эквивалентом предложения, потому что мы мыслим пожар во времени и наклонении, невзирая на отсутствие глагола и трудность его подстановки» [*29]. Впрочем, в «Курсе современного украинского литературного языка», кроме эквивалентов предложения, фигурируют еще «недоразвитые» предложения. Сюда относятся так называемые номинативные предложения, состоящие из именительного бытийного (вроде: Ночь, Тишина, Море и т. п.). Такое распыление категории предложения, естественно, приводит к отказу от определения предложения. По словам авторов «Курса современного украинского литературного языка», все многообразие структурных типов речевых высказываний «…подвести под один тип, под одно определение было бы напрасной затеей. Но можно говорить о существовании одного основного типа предложения, который представляется предложением как таковым, и о том, что все другие типы предложений воспринимаются на фоне этого основного типа как разновидности его или как некоторые отклонения от него» [*30].

Таким образом, введение в область синтаксиса понятия «фразы» чаще всего служит поводом к отказу от собственно синтаксического анализа многочисленных видов речевых высказываний. Это разнообразие форм и типов предложения побуждало некоторых зарубежных языковедов вообще отказываться от их грамматической характеристики. Так, известный датский лингвист О. Есперсен утверждал, что «предложение является целиком понятийной категорией (a purely notional category): от слова или группы слов не требуется никакой специальной грамматической формы для того, чтобы их можно было назвать предложением» [*31]. А структуралист Ельмслев в своей общей или универсальной грамматике вообще обходится без категории предложения и считает это преимуществом своей «теории» [*32].

Многообразие типов предложений в русском языке обнаруживается в специфических особенностях их структуры, их состава.

В двусоставных или двучленных предложениях легко выделяются соотносительные члены, связанные друг с другом предикативными отношениями. Например: «Он порча, он чума, он язва здешних мест!» (Крылов. Кот и Повар); «Уста жуют» (Пушкин. Евгений Онегин); «Артист читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел…» (Чехов. Попрыгунья).

Соотносительные члены предложения, связанные предикативными отношениями, — это подлежащее, выраженное формой именительного падежа существительного или местоимения (а также субстантивированным словом), и сказуемое, выраженное личной формой глагола, краткой формой причастия, прилагательного или другими морфологическими средствами.

Члены предложения — это синтаксические категории, возникающие в предложении на основе форм слов и форм словосочетания и отражающие отношения между структурными элементами предложения. Между частями речи и членами предложения есть связь и даже взаимодействие, но нет параллелизма. Синтаксическая сущность слова или неделимого словосочетания как члена предложения определяется той функцией, которую несут они в строе предложения.

В строе предложения одна и та же форма слова, в зависимости от ее отношения к другим словам, может выполнять функции разных членов предложения. Осмыслить целиком эти функции в плане разных типов словосочетания не всегда оказывается возможным. Словосочетания, вступая в строй предложения, подвергаются здесь преобразованиям. Они группируются около основных конструктивных центров предложения, т. е. вокруг его предикативного ядра. Например, в предложении Этот человек — с умом, сочетание с умом выступает в роли сказуемого. Его синтаксическим эквивалентом является краткая форма прилагательного умен. Предикативная функция этого выражения может быть непосредственно выведена из атрибутивной: человек с умом. Однако в строе предложения Человек с умом не пропадет словосочетание человек с умом с семантической точки зрения неразложимо и в целом выполняет функцию подлежащего. Одно слово человек в роли подлежащего само по себе слишком абстрактно и неопределенно (ср. Умный человек не пропадет и Человек умный не пропадет). Но ср. индивидуализацию слова человек посредством указательного местоимения этот и обособления сочетания с умом в предложении: Этот человек, с умом, с талантом, с большими страстями, прожил яркую, интересную жизнь. В предложении С умом задумано, а без ума сделано сочетание с умом служит для характеристики действия и выступает уже не как определение, а как так называемое обстоятельство образа действия при сказуемом. Его синонимическим эквивалентом является наречие умно. Наконец, в предложении Сердце с умом не в ладу (которое является видоизменением известного грибоедовского афоризма «Ум с сердцем не в ладу») с умом выступает в роли дополнения, так как оно здесь обозначает соучастника действия, т. е. объект, сопоставляемый с субъектом состояния, с подлежащим сердце.

С другой стороны, в диалогической речи есть предложения, представляющие собой односложную реплику яркой модальной окраски, экспрессивную оценку сообщения собеседника (например: Конечно! Еще бы! Как бы не так! Разве? и т. п.). Такого рода нерасчлененные экспрессивные однословные предложения, естественно, не обрастают другими словами или членами, так как формы синтаксической связи здесь не имеют для себя даже морфологической опоры. По отношению к таким предложениям вообще неприменимо понятие «члены предложения».

Грамматическое членение двусоставного (двучленного) предложения в русском языке определяется (и даже предопределяется) устойчивостью так называемого номинативного строя предложения в семье индоевропейских языков. Подлежащее имеет вполне определенную и строго стабильную форму выражения: оно может быть выражено именительным падежом существительного и предметно-личного местоимения (или субстантивированным «эквивалентом» имени — словом или целым словосочетанием, например, у Гоголя в «Сорочинской ярмарке»: «—Слышал ли ты, что поговаривают в народе? — продолжал с шишкой на лбу, наводя на него искоса свои угрюмые очи»), количественно-именным сочетанием, инфинитивом (Грачи прилетели; Куда ты идешь?; Обидеть, обмануть его было бы и грешно, и жалко).

С формально-грамматической точки зрения «…название предмета в предложении (разумеется, данное в независимой форме, т. е. в именительном падеже. — В. В.) будет всегда грамматическим подлежащим в отношении к сочетавшемуся с ним глаголу или прилагательному» [*33]. Форма сказуемого (там, где это морфологически возможно) уподобляется форме подлежащего или координируется с ней. Морфологические способы выражения сказуемого в русском языке очень разнообразны. В роли сказуемого могут выступать не только глаголы в личных формах, а также в форме инфинитива, причастия, в единичных случаях — деепричастия, но и прилагательное полное и краткое, местоимение, числительное, существительное в именительном и косвенных падежах с предлогом и без предлога, наречие, междометие. Сказуемое бывает простым и составным или сложным; в роли сказуемого нередко выступают целые фразеологические обороты, устойчивые словосочетания, иногда даже сложные предложения, например, в приписываемом А. П. Чехову афоризме: «Любовь — это когда кажется то, чего нет». (Ср. в повести Ю. Трифонова «Студенты»: «Где-то у старого писателя: „Любовь — это когда хочется то, чего нет и не бывает". Так было всегда — Монтекки и Капулетти, Мадам Бовари, Анна Каренина. Для них любовь была жизнью, а жизнь — мучительством. И трагизм их страданий в том, что, борясь за свою любовь, они боролись за жизнь. Так было прежде, в глухие времена. „Любовь — это когда хочется того, чего нет, но что обязательно будет"???»). Несмотря на многообразие форм выражения сказуемого, формально-грамматический механизм его нахождения не очень сложен.

Языковая форма предложения не определяется всецело его грамматическим составом — отношением подлежащего и сказуемого. Фактически предложение существует как определенное единство своего состава, интонации и порядка слов. Воспользуемся простейшим примером для обоснования и развития этой мысли. Предложение Поезд пришел таит в себе возможности разных осмыслений, если изменять порядок слов и варьировать так называемое логическое ударение. Так, Поезд пришéл (с ударением на грамматическом сказуемом) — это сообщение о приходе поезда; Пóезд пришел (с ударением на подлежащем) — это сообщение о том, что пришел именно поезд. При перестановке слов выступают новые оттенки: Пришел поезд (какой-то поезд, о котором не было речи, которого не ждали); Пришёл поезд (тот самый, который нужен, которого ждали) [*34]. Само собой разумеется, что смысловые возможности данной грамматической конструкции неизмеримо возрастают, если воспользоваться при ее звуковой реализации всем многообразием интонационно-синтаксических ресурсов русского языка.

Разнообразие возможных смысловых применений одного и того же «формально-грамматического предложения», обусловленных порядком слов, ударением и интонацией, у нас еще не было предметом широкого и всестороннего синтаксического исследования. Обычно все эти вопросы относятся к стилистике, которая еще не успела установиться как научная дисциплина. Лишь так называемое логическое ударение и достигаемые его перемещением смысловые эффекты интересовали отдельных наших синтаксистов. Логическое ударение рассматривается некоторыми из них как одно из средств выражения и выделения предиката (сказуемого), как способ разрешения конфликта между экспрессивной задачей сообщения и устоявшимися схемами формально-грамматического предложения.

Сущность логического ударения заключается в подчеркивании того или иного слова или словосочетания в данном предложении. Обычно говорится, что выделенный ударением член предложения становится приписываемым или приписанным остальной части предложения как предикат в логическом или психологическом смысле этого термина (по устаревшей терминологии, «психологическое сказуемое» или «психологический предикат»). Согласно такой точке зрения, чаще всего опирающейся на психологические или логические теории предложения, любое слово предложения (или целое словосочетание — при его интонационном подчеркивании), несущее на себе логическое ударение, может стать предикатом, сказуемым (иногда говорят осторожнее и точнее: выражением логического предиката). Иными словами, утверждается, что при соответствующем использовании интонационных средств логический (или психологический) предикат может быть выражен любым словом предложения. С этим связывается возможность выражения ряда мыслей, иногда совершенно различных, при посредстве одного и того же лексико-синтаксического состава предложения. При перемещении логического ударения одно и то же «формально-грамматическое предложение» по-разному членится на части, различающиеся между собой по степени важности, «новизны» сообщения: одна из таких частей выражает данное, уже известное содержание мысли, другая — высказывает новое, открываемое и сообщаемое в речи. Выделяемая ударением часть предложения становится важнейшим в данной связи и в данной ситуации его членом, словесным выражением логического или психологического предиката («психологическим сказуемым»), а все остальные члены предложения должны выражать по отношению к этому предикату субъект (или подлежащее). С этой точки зрения, грамматическое учение о главных и второстепенных членах предложения устанавливает лишь внешнюю, формальную схему строения предложения, так как в одном и том же предложении находят разное выражение субъекты и предикаты разных суждений. Так, например, указывается, что благодаря ударению выражением предиката может стать дополнение с его атрибутами.

Совершенно ясно, что такого рода рассуждения соединяются с опирающимся на те или иные философские предпосылки анализом отношений суждения и предложения. До сих пор эти рассуждения чаще всего приводили к терминологической путанице и к противопоставлению грамматического и логического (а иногда говорят: смыслового) членения предложения. Между тем вопрос о типических способах смыслового использования одного и того же формально-грамматического предложения очень важен для синтаксиса, особенно для синтаксиса стилистического. Изучение типизованных форм применения одной и той же синтаксической схемы предложения для выражения разного содержания — интересная задача стилистики национального языка.

Есть заслуживающие внимания попытки освободить изучение соответствующего круга явлений от голой формально-логической интерпретации. Так, чешский лингвист В. Матезиус [*35] предлагал различать общее формально-грамматическое, структурное членение предложения и его «актуальное членение», выражающее непосредственный, конкретный смысл данного предложения в соответствующем контексте или ситуации. Если основными элементами формального членения являются подлежащее и сказуемое (грамматический субъект и грамматический предикат, иногда, как у Шахматова, «группа подлежащего» и «группа сказуемого»), то при актуальном членении следует прежде всего выделять «исходный пункт» (východište vĕty) или «основу» (základ) высказывания, т. е. то, что в данной ситуации, в данных условиях общения, речи известно или, по крайней мере, очевидно и из чего говорящий исходит, и «ядро высказывания», т. е. то, что говорящий высказывает в связи с «исходным пунктом» или по отношению к нему. Связи одного и того же по своему формальному строению предложения с конкретной ситуацией и контекстом могут быть очень различными. Следовательно, в зависимости от различия возможных ситуаций и контекста актуальное членение предложения может быть весьма разнообразным. Очень часто эти различия в осмыслении одного и того же предложения выражаются в вариациях порядка слов, а соответственно с этим и порядка, в котором следуют друг за другом основа и ядро высказывания. В повествовательном предложении обычен порядок слов, начинающийся с изложения основы (т. е. того, что известно) и направляющийся к ядру высказывания; этот порядок можно назвать объективным. Но когда — вследствие специфической эмоциональной мотивировки (обусловленной взволнованностью, внутренней заинтересованностью говорящего, его желанием подчеркнуть что-нибудь и т. п.) — возникает необходимость грамматически выразить эмоцию, отношение говорящего к предмету сообщения, тогда образуется субъективный порядок слов. В этом случае говорящий начинает с ядра высказывания и только потом добавляет его основу, раскрывая лишь в самом конце речи связь с ситуацией или контекстом. Такой субъективный порядок словорасположения, размещения ядра высказывания и его основы является нормальным в предложениях вопросительных, побудительных и восклицательных. Актуальное членение является основным фактором, определяющим порядок слов в предложении, а также его членение на интонационно-смысловые группы.

Необходимо отметить, что сходные мысли по поводу смыслового членения предложения не раз высказывались и нашими языковедами (например, А. В. Добиашем, акад. Л. В. Щербой). Едва ли не последней по времени была попытка К. Г. Крушельницкой рассмотреть смысловое соотношение частей предложения с точки зрения наличия в них «данного» и «нового» [*36]. Согласно этому взгляду, различная смысловая нагрузка членов предложения, выражаемая порядком слов, логическим ударением и т. п., заключается в том, что они обозначают либо нечто данное, известное для слушающего, служа исходным пунктом высказывания, либо же нечто, сообщаемое как новое, основное в высказывании; новое — это то, ради чего и делается сообщение, — его смысл, цель.

Состав данного в устной речи определяется ситуацией, в письменной речи — контекстом. Но часто предмет, явление, даже и не будучи упомянутыми в контексте, представляются автору данными — в силу своей связи с другими, уже упомянутыми фактами или в силу своей общеизвестности.

Как данное, так и новое может выражаться различными членами предложения, в распространенных предложениях — целыми группами слов, в сложных — целыми предложениями.

Основным принципом обычного словорасположения в спокойной деловой речи является постановка на первое место члена предложения (или группы их), выражающего данное, а за ним того, что сообщается как новое. Однако в языке сплошь и рядом имеют место отклонения от такого словорасположения, суть которых состоит в том, что новое предшествует данному. Этим достигается более сильное выделение нового, следовательно, большая выразительность речи. Такой порядок слов особенно характерен для эмоционально окрашенной речи, а также применяется как эмфатический прием в стилистических целях. Таким эмфатическим порядком слов может быть не только обратный, но и прямой, если подлежащее выражает не данное, а новое. Ср. Несчастье случилось у них и У них случилось несчастье и т. п.

Все относящиеся сюда вопросы очень интересны для грамматики. Исследование их, несомненно, будет содействовать более глубокому пониманию всех экспрессивно-выразительных синтаксических средств русского языка. Роль порядка слов как способа различения грамматических подлежащего и сказуемого предложения или как средства выделения подлежащего выступает лишь в строго определенных типах предложения: в предложениях тождества, в предложениях с инфинитивом и предикативным наречием или формой существительного в именительном падеже (например: Мечта моего сына — стать художником; Стать художником — его затаенная мечта) и некоторых других.

Подлежащее и сказуемое как главные члены предложения противопоставляются второстепенным: определению, дополнению и обстоятельству. Это противопоставление иногда принимает довольно своеобразный характер. Так, при логической интерпретации предложения у некоторых синтаксистов возникает мысль, что второстепенные члены предложения нельзя сопоставлять с главными, так как они выделяются не в результате членения предложения, а в результате членения частей предложения, а именно «группы подлежащего» и «группы сказуемого», соответствующих субъекту и предикату высказывания (например: Побелевшие от инея деревья || стояли по обеим сторонам дороги). Отсюда поспешно делается вывод, что деление самого предложения на главные и второстепенные члены неправомерно, что предложение как таковое не имеет второстепенных членов, что второстепенные члены образуются лишь при расчленении основных частей предложения — группы подлежащего и группы сказуемого.

Оторванность этой точки зрения от живого разнообразия конкретно-языковых синтаксических явлений состоит, между прочим, в том, что она не учитывает широкого использования второстепенных членов предложения в обособленном употреблении, т. е. именно в тех случаях, когда их нельзя включить ни в группу подлежащего, ни в группу сказуемого. Например: «Народу с Петей в середине, бросился к балкону» (Л. Толстой. Война и мир). Для понимания соотношения между главными и второстепенными членами предложения процессы обособления второстепенных членов посредством пауз, характерной интонации и более сильного ударения очень показательны. Обособление придает второстепенному члену относительно самостоятельное положение в предложении. Некоторые грамматисты видят в этом признак так называемой полупредикативностп обособленных членов предложения и доказательство близости их к «придаточным предложениям». Обособляются чаще всего те второстепенные члены предложения, которые не могут быть связаны или намеренно не связываются с соседними словами, нагружены зависимыми от них пояснительными словами, значительно отдалены от слов, ими определяемых, или относятся к числу так называемых слабоуправляемых членов.

Обособленные члены и обособленные конструкции представляют собой своеобразные смысловые синтаксические единства внутри предложения, выделяемые средствами инверсии и интонации, — с целью придать более сильную выразительность содержащемуся в них понятию, образу, характеристике. Обособленные члены предложения обычно наполнены живой экспрессией, подчеркиваются логически или эмоционально; но от этого они не перестают быть второстепенными членами в грамматическом смысле.

Хотя обособленный член предложения интонационно ставится в своеобразные синтаксические отношения к остальной — и вместе с тем основной — части предложения, хотя он приобретает относительно больший синтаксический вес по сравнению с соответствующим членом предложения, не подвергшимся обособлению, но он не перестает быть в структуре целого предложения вторичным и второстепенным его членом, синтаксически связанным с его основным предикативным ядром.

В то же время такие второстепенные члены предложения, как обстоятельства времени, пространства, причины, цели, уступки и условия могут непосредственно относиться ко всей остальной части предложения в целом, следовательно, не связываются непосредственно ни с группой подлежащего, ни с группой сказуемого. Например: «Кругом молчанье и покой» (Лермонтов. Беглец); «Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу» (Л. Толстой. Война и мир); «Тут она заплакала и ушла от меня» (Пушкин. Капитанская дочка); «Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами» (Тургенев. Льгов) и т. п.

Во второстепенных членах предложения как бы синтезируются, обобщаются по функции те разнообразные грамматические отношения, которые обнаруживаются между словами в строе словосочетаний. В структуре предложения словосочетания соединяются и выстраиваются в строго определенной иерархической перспективе. Служа для пояснения главных членов предложения — подлежащего и сказуемого, второстепенные члены могут в свою очередь определяться и дополняться поясняющими их самих второстепенными членами. Например: «Сквозь волнистые туманы Пробирается луна, На печальные поляны Льет печально свет она» (Пушкин. Зимняя дорога); «В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты Звучал мне долго голос нежный, И снились милые черты» (Пушкин. К Керн); «Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал Жужжанью дальному упреков и похвал» (Пушкин. Желание славы).

Наиболее глубоко и всесторонне развиваются процессы обобщения в системе определительных или атрибутивных конструкций. Поэтому подведение всего многообразия связей этого типа под категорию «определения» меньше всего вызывает затруднений и даже возражений. Правда, и тут не всегда грани между определением и дополнением, а также обстоятельством бывают ясными и точно очерченными. Ср. разную роль в предложении второго члена таких, например, словосочетаний: полотенце для рук (ср. ручное полотенце), таз для умыванья, кольцо для штор, ножик для разрезания бумаг, стакан для лекарства, ключ от комода, лекарство от головной боли, яблоня в цвету, певица с хорошим голосом и т. п.

Вместе с тем в строе распространенного предложения даже качественные определения, выраженные прилагательными, могут приобретать обстоятельственный оттенок. Так, нередко отмечаются оттенки обстоятельственного значения в определительных словах, примыкающих в составе предложения к личной форме глагола. Совершенно ясно, что в этом случае в термин «обстоятельственное определение» вкладывается совсем другое значение по сравнению с обстоятельственно-определительными словами в словосочетаниях типа: домик в саду, беседка у реки, крестьянин от сохи и т. п; «обстоятельственный» понимается как синонимичный или соотносительный по функции, а отчасти и по характеру синтаксической связи с так называемыми обстоятельствами, зависящими от глагола. Такого рода обстоятельственное определение по смыслу связывается со сказуемым и в силу этого обозначает признак с оттенком образа действия, с оттенком причинным, условным, уступительным, а иногда даже не столько признак предмета, сколько его состояние, которым сопровождается действие. Обстоятельственное определение в известной степени эквивалентно деепричастному обороту при глаголе. Например: «Довольный праздничным обедом, Сосед сопит перед соседом» (Пушкин. Евгений Онегин). Ср.: «…ласково переругиваясь, веселые, с улыбками на потных лицах, мужики подходили к нему и тесно окружали его» (Горький. Фома Гордеев).

И все же синтаксические признаки второстепенных членов предложения складываются и развиваются на базе твердо установившихся морфологических категорий и их функционально-синтаксического усложнения в системе разных типов словосочетаний. Именно так установилась категория определения, морфологическим ядром которой явились качественные и относительные прилагательные. Не менее определенны морфологические основы категории дополнения: формы и функции косвенных падежей имен существительных и местоимений в тех случаях, когда предметное значение имени не поглощается оттенками определительного и обстоятельственного характера и не растворяется в них. Морфологическую базу синтаксической категории обстоятельства составляют наречия и функционально близкие к ним формы косвенных падежей существительных (обычно с предлогом), когда в них закрепляются значения обстоятельственных отношений. Но функционально-синтаксические оттенки, облекающие морфологическое ядро категорий определения, дополнения и особенно обстоятельства, оказываются настолько сложными, а иногда и недифференцированными и внутренне противоречивыми, что они очень часто выходят за рамки этих категорий (ср., например, функции так называемого «объектного» инфинитива: рассчитывал сегодня закончить работу, отрадно вспомнить и т. д.) или создают ряд переходных, смешанных типов.

Таким образом, при зыбкости трех категорий второстепенных членов предложения — определения, дополнения и обстоятельства — очень важны наблюдения над случаями переходными и «синкретическими» (т. е. совмещающими значения разных членов предложения). Особенно много таких случаев в кругу обстоятельств. А. А. Шахматов недаром различал обстоятельство определяющее, обстоятельство дополняющее и обстоятельство сопутствующее. Но не подлежит сомнению, что и в сфере тех дополнений, которые А. А. Шахматов в своем «Синтаксисе русского языка» назвал релятивными, современная школьная практика многие отнесла бы к обстоятельствам (а иногда и к определениям). Например: «У нас есть общество, и тайные собранья По четвергам» (Грибоедов. Горе от ума); ср. «И жену он сыскал по себе» (Тургенев. Однодворец Овсяников); «Соседушка, я сыт по горло» (Крылов. Демьяновауха); «Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания» (Л. Толстой. Война и мир); «Старый ты человек, а глуп, прямо сказать, до святости» (Андреев. Жили-были); «Коляска помчалась во все ноги лошадей» (Л. Толстой. Война и мир) [*37].

Вообще признаки, которые кладутся в основу категории обстоятельства, двойственны: с одной стороны, сюда относятся наречия и слова наречного типа, выражающие отношения, а с другой стороны, сюда же включаются формы косвенных падежей имен существительных из определенных семантических разрядов, чаще всего в сочетании с предлогами (или в творительном, а также в винительном без предлогов), если они несут обстоятельственную функцию (т. е. могут быть ответом на вопросы обстоятельств: где, когда, куда, зачем и т. п.). Ср. «Стоял богинин храм меж множества столпов» (Богданович. Душенька); «Но часто похвалы Бывают меж людей опаснее хулы» (там же); «Сидит невеста меж подруг» (Лермонтов. Демон); «…В родине моей Между пустынных рыбарей Наука дивная таится» (Пушкин. Руслан и Людмила); «Ты шагом едешь меж полет (там же).

Несомненно, что эти одинаковые и однотипные конструкции с предлогами меж, между и формой родительного падежа выступают в качестве разных членов предложения (обстоятельств и дополнений) только в зависимости от лексических значений соответствующих слов. Следовательно, выделение трех второстепенных «членов предложения» и распределение по их рубрикам всего многообразия живых синтаксических связей слов в составе предложения связано с искусственной схематизацией структуры предложения и далеко не всегда основано на собственно грамматических принципах.

Таким образом, традиционное учение о второстепенных членах предложения нуждается в коренном пересмотре. Этот пересмотр требует углубленного исследования всех видов синтаксических связей между словами как в формах словосочетаний, так и в структуре предложений. Дело в том, что в строе предложения синтаксические связи между словами, характерные для основных типов словосочетаний, расширяются и пополняются иными видами и типами связей. Особенно многообразны связи, возникающие и развивающиеся при предикативных отношениях. Поэтому общепризнано, что правила образования словосочетаний не охватывают всей грамматической схемы предложения и всех возможных ее осложнении. В числе правил, по которым составляются предложения, рядом с правилами образования словосочетаний находятся правила об отношениях членов предложения, правила о построении сложных или составных членов предложения, правила об осложнении предложения обособленными членами, вводными, модальными словами и частицами и т. д.

В речевой общественной практике разговорного обмена мыслями, в связи с конкретной ситуацией, при наличии мимики и жестов как вспомогательных выразительных средств, при большой экспрессивной силе интонаций формируются такие структурные типы предложений, в которых отсутствует словесное выражение каких-нибудь отдельных членов, ясных из контекста и ситуации. Например: «Нет ни одной души в прихожей. Он в залу; дальше: никого» (Пушкин. Евгений Онегин); «Осип. Куда тут? Мишка. Сюда, дядюшка, сюда» (Гоголь. Ревизор); «Xлестаков. Как, только два блюда? Слуга. Только-с» (там же); «— А вы на каком факультете? — спросила она у студента. — На медицинском» (Чехов. Именины); « — Горячей воды! — говорит он ей на ходу. — И чистый халат, а этот сегодня же выстираете» (Панова. Спутники).

Такие предложения, в словесной ткани которых «не хватает» одного или нескольких членов, обычно называются неполными. Однако чаще всего такие предложения не могут быть грамматически пополнены без нарушения синтаксических норм современного русского языка [*38]. Это — своеобразные типизированные формы предложений разговорной речи, их особые структурные типы, которые вовсе не представляют собой нарушения норм «полных» предложений, требуемых абстрактно представляемой грамматической схемой. Эти живые структурные типы предложений разговорной, по преимуществу диалогической речи следует изучать не с точки зрения их предполагаемой формальной недостаточности или неполноты, а со стороны их собственных, специфических для них структурных свойств и функций. При таком анализе, при учете всех средств выражения, ситуации и контекста, при учете структурно-грамматических особенностей так называемых неполных предложений почти каждое из них окажется «полным», т. е. адекватным своему назначению и соответствующим образом выполняющим свою коммуникативную функцию.

Изучение этих форм предложений помогает еще лучше понять качественные отличия предложений от словосочетаний и содействует более глубокому и всестороннему пониманию вопроса о членах предложения и о их структурной роли. Необходимы углубленные исследования структуры простого предложения, синтаксических соотношений и взаимоотношений между членами предложения, посвященные детальному расчленению и грамматической характеристике тех форм синтаксической связи, которые подводятся под категории определения, дополнения и обстоятельства, а также описанию переходных или «синкретических» случаев. Этим будет подготовлена научная база для всестороннего решения вопроса о членах предложения в современном русском языке [*39].

В синтаксисе русского языка обычно различаются простое предложение и сложное предложение. На самом деле то, что называется простым предложением, иногда представляет собою очень сложную структуру. Простое предложение имеет не только разнообразные формы своего построения, разные типы, но оно может быть осложнено наличием обособленных и однородных членов.

Однородными называются такие выраженные отдельными словами или целыми словосочетаниями члены предложения, которые не только выполняют в составе данного предложения одну и ту же синтаксическую функцию, но и объединяются одинаковым отношением или одинаковой принадлежностью к одному и тому же члену предложения.

Например, в предложении «Днем на мерзлую землю выпал сухой, мелкий снег…» (Горький. Мать) прилагательные сухой и мелкий, каждое из которых непосредственно относится к слову снег в качестве его определения, являются однородными определениями. В предложении «Крупный, мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким, мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки» (Чехов. Тоска) стоящие в винительном падеже существительные (на) крыши, (лошадиные) спины, плечи, шапки образуют группу однородных дополнений, находящихся в одном синтаксическом отношении к сказуемому ложится (на что-нибудь).

Однородные члены предложения могут и не сочетаться в единую последовательную цепь перечисления, а располагаться группами, объединенными посредством союзов.

Главными способами выражения однородности членов предложения являются сочинительная связь (посредством соединительных, разделительных, противительных и сопоставительных союзов), интонация перечисления и соединительные паузы.

Например: «Перед глазами ходил океан и колыхался, и гремел, и сверкал, и угасал, и светился, и уходил куда-то в бесконечность» (Короленко. Без языка); «Лес зазвенел, застонал, затрещал» (Некрасов. Саша).

Простое предложение, независимо от наличия в нем однородных членов, объединено общностью, единством своего предикативного ядра. Ведь даже в предложении с несколькими однородными сказуемыми сказуемые эти относятся к единому, общему для всех них подлежащему. Различие между простым и сложным предложениями — структурное. Простое предложение организуется посредством единой концентрации форм выражения категорий времени, модальности и лица; в сложном предложении может быть несколько органически связанных друг с другом конструктивных центров этого рода.

Внутреннее единство мысли, выражаемой сложным предложением с помощью интонации, а также средств синтаксической связи, спаивает эти части в одно синтаксическое целое, в единство предложения. Сложное предложение в целом имеет значение, которое не выводится из простой суммы значений входящих в него частей, по своему построению близких к простым предложениям.

Строительным материалом для сложного предложения является не слово и не словосочетание, а простое предложение. Сложным называется предложение, представляющее единое интонационное и смысловое целое, но состоящее из таких частей (двух и больше), которые по своей внешней, формальной грамматической структуре более или менее однотипны с простыми предложениями. Хотя части сложного предложения по внешнему строению однородны с простыми предложениями, но в составе целого они не имеют смысловой и интонационной законченности, характерной для категории предложения, и, следовательно, не образуют отдельных предложений.

Например, рассказ Чехова «Скрипка Ротшильда» начинается таким сложным предложением, которое составлено из четырех частей, связанных союзами и союзными словами, и которое образует единое смысловое и интонационное целое: «Городок был маленький, хуже деревни, | и жили в нем почти одни только старики, | которые умирали так редко, | что даже досадно».

Может с первого взгляда показаться, что начальная часть этого сложного предложения: Городок был маленький, хуже деревни представляет собою вполне самостоятельное, отдельное предложение, по отношению к которому остальные три части обнаруживают разные степени зависимости. Во второй части, следующей за начальной, — и жили в нем почти одни только старики — присоединительный союз и, местоимение в нем и порядок слов указывают на зависимое ее положение. Еще нагляднее зависимость обнаруживается в последующих частях, которые связываются с предшествующей частью и друг с другом посредством союзного слова которые и союза что. Однако уже присоединение словесного отрезка и жили в нем почти одни только старики к начальной части Городок был маленький, хуже деревни существенно видоизменяет ее синтаксическую роль. Союз и и общность грамматических форм прошедшего времени (был маленький — жили), относящихся к несовершенному, длительному виду, спаивают и объединяют обе эти части, лишая первую часть законченности.

В некоторых типах так называемых сложноподчиненных предложений по крайней мере одна из сочетающихся частей может внешне отличаться от однотипного простого предложения отсутствием какого-нибудь члена, необходимого для полноты смысла, например: Я видел, что мне грозит опасность (ср. Я видел опасность, грозившую мне).

Принципы описания и разграничения типов сложного предложения не могут считаться установленными. Формы грамматической абстракции, определяющие структурные своеобразия разных видов сложного предложения, не определены и не исследованы. Преобладавший в домарксистском языкознании способ характеристики разновидностей сложного предложения по союзам или относительным словам (иногда с привлечением соотносительных указательных слов и частиц) опирался на выделение лишь одной приметы, именно связочных частиц (союзов) или союзных слов в составе сложных предложений. Самая же структура той или иной разновидности, того или иного типа сложного предложения не разъяснялась: приемы строения частей, формы их соотношения и связи ближе не определялись; грамматическая схема целого и ее функциональное назначение в речи не уточнялись и даже совсем не исследовались.

От традиций домарксистского языкознания в этой области синтаксиса нам на долю досталась, с одной стороны, логико-семантическая точка зрения на отношения между основными частями сложного предложения — так называемыми главными и придаточными предложениями, а с другой стороны, перешла к нам формально и логически не вполне обоснованная лексико-семантическая классификация сложных предложений по словесным группам союзов и союзных слов (временным, причинным, целевым, определительным и т. п.).

Изучение же самой грамматической структуры сложного предложения, изучение построения его основных частей или членов, их количества, характера или качества связей между ними, соотношения их конструктивных элементов, вариаций в порядке их расположения и т. п., изучение грамматической сущности разных видов сложных предложений у нас еще только начинается.

Унаследованное от давней традиции деление всех сложных предложений на сложносочиненные и сложноподчиненные очень схематично и условно. Положенные в основу его понятия сочинения и подчинения не определены точно и не раскрыты всесторонне. Обычно под сочинением предложений понимают сочетание (посредством сочинительных союзов — соединительных, противительных, сопоставительных и разделительных) двух или нескольких предложений, объединенных ритмомелодически, равноценных в грамматическом отношении и — при тесной смысловой связанности друг с другом — все же самостоятельных; подчинением же предложений называют такое сочетание (посредством подчинительных союзов и относительных слов) предложений, при котором одно из сочетающихся предложений, называемое придаточным, или выполняет функцию какого-нибудь члена другого (главного) предложения, или, во всяком случае, находится по смыслу и по грамматическим отношениям в зависимости от другого (главного) предложения. Однако еще проф. В. А. Богородицкий заявлял, что «обычное деление всех сложных предложений на сложносочиненные и сложноподчиненные страдает некоторою искусственностью» и не отражает «живого разнообразия языка». «Исследователь, — писал В. А. Богородицкий, — должен стремиться к тому, чтобы бестенденциозно определить типы связей или отношений между обеими частями сложных предложений и способов формального обозначения этих связей в речи» [*40]. Наличие типа сложных предложений, переходного между сочинением и подчинением, такого, в кото-рок «обе части сложного предложения взаимно обусловливают друг друга», казалось В. А, Богородицкому несомненным. Во многих случаях сочинение, т. е. связь предложений на началах «равноправия», взаимной независимости, и подчинение, т. е. связь предложений на основе зависимости одного из них от другого, сближаются и даже взаимно переплетаются (ср., например, сочетание уступительных союзов в первой части сложного предложения с противительными во второй: хотя — но, несмотря на то, что — все же и т. п.).

В связях, которые по внешности кажутся сочинительными, при более глубоком структурном анализе выступают элементы подчинения (ср., например, некоторые типы сложносочиненных предложений с союзами и, а и т. п.). Подчинение составных частей сложного предложения иногда оказывается не односторонним, а обоюдным, взаимным. Так, о двойных союзах лишь только — как, едва — как, только что — как и т. п. (вообще о союзах времени со значением близкого или внезапного следования одного факта за другим, например, Только что он вошел, как началась музыка) проф. А. М. Пешковский писал: «…решить, что чему подчинено, невозможно… Случаи эти… приходится поставить, собственно, вне подчинения и сочинения, как особый вид связи, при котором необратимое отношение выражено одновременно и однородно в обоих соотносящихся… Условно такое соединение предложений можно назвать „взаимным подчинением"» [*41]. Вместе с тем, в подчинении обнаруживаются и элементы сочинения. Так, если взять сложносочиненное предложение типа Отец долго не приезжал из города, и это беспокоило всю семью и произвести в нем замену сочетания и это относительным местоимением что: Отец долго не приезжал из города, что беспокоило всю семью, то получится так называемое «относительное подчинение», при котором связь между частями сложного предложения становится гораздо теснее и зависимость второй части еще ощутительнее. И все же резкой грани между этими двумя типами сложных предложений нет. Так же как и при сочинении, при относительном подчинении первая часть раскрывает содержание местоимения (что; ср. и это), которым начинается вторая часть. Порядок предложений также остается прежним и строго неизменным. Поэтому можно сказать, что в относительном подчинении этого типа есть элементы сочинения, а в синонимичном с ним присоединительном сочинении налицо элементы подчинения [*42].

В сложносочиненных предложениях наблюдаются разнообразные формы и степени синтаксической взаимозависимости и взаимообусловленности основных частей синтаксического целого. Следовательно, степеней зависимости друг от друга структурных частей в сложном предложении оказывается много, провести резкую границу между сочинением и подчинением часто представляется невозможным. Дело осложняется еще тем, что применение категорий сочинения и подчинения к бессоюзным сложным предложениям обычно обставляется такими существенными оговорками, что теряется точный смысл самих терминов «сочинение» и «подчинение».

Так, А. М. Пешковский в первых двух изданиях своего «Русского синтаксиса» заявлял: «…бессоюзие, если даже и различать при нем оттенки подчинения и сочинения, следует во всяком случае отделить от настоящего союзного сочинения и подчинения» [*43]. Современные исследователи синтаксического строя бессоюзных предложений также уверяют, что в бессоюзных предложениях взаимозависимость частей не переходит в грамматически выраженное подчинение  [*44].

В бессоюзных сложных предложениях связь частей и синтаксическая цельность всего сложного единства выражается ритмомелодическими средствами и соотносительностью строения их основных конструктивных единиц. Бессоюзные сложные предложения могут быть синонимичны союзным [например, «Я знаю: в вашем сердце есть И гордость и прямая честь» (Пушкин. Евгений Онегин)]. Но круг отношений, выражаемых бессоюзными сложными предложениями, не совпадает с соответствующими функциями сложносочиненных и сложноподчиненных предложений. Отличаются они от других типов сложных предложений своей компактностью и своими широкими возможностями сцепления и объединения простых предложений. Например: «Светлеет воздух, видней дорога, яснеет небо, белеют тучки, зеленеют поля» (Тургенев. Лес и степь); «Шум, хохот, беготня, поклоны, Галоп, мазурка, вальс» (Пушкин. Евгений Онегин); «Ты богат, я очень беден; Ты прозаик, я поэт» (Пушкин. Ты и я).

Вместе с тем становится все более ясным, что в способах связи частей бессоюзного предложения нередко играют очень большую роль лексические элементы, которые типизируются, обобщаются и выступают вместе с интонацией в качестве своеобразного синтаксического средства объединения предложений в бессоюзное сложное целое.

Для некоторых типов бессоюзных сложных предложений характерно использование местоименных слов или других видов слов отвлеченного значения в качестве средств синтаксической связи.

«Странный был этот день — такие бывают только во сне» (Фадеев. Молодая гвардия). «Фамусов. Обычай мой такой: Подписано, так с плеч долой» (Грибоедов. Горе от ума).

Таким образом, при изучении сложных предложений не следует увлекаться механическим разнесением разных их видов по рубрикам сочинения и подчинения, а нужно стремиться полно и всесторонне описать структурные особенности всех основных типов сложных предложений. Необходимо сосредоточить внимание на всех конструктивных формах сложного предложения, включая и интонацию, и порядок слов, и наличие или отсутствие соотносительных с союзом слов, и синтаксические функции типизированных лексических элементов, и разные способы морфологического выражения синтаксической связи, например, при посредстве форм вида и времени глагола и др.

Учитывая сложный характер синтаксических отношений между сочетающимися предложениями, многообразие форм и способов их связи, можно говорить не только о двух слишком общих категориях сочинения и подчинения, но и о различных видах или типах связывания, сцепления и объединения предложений, и о разных функциях этих видов или типов объединения предложений как строительного материала в структуре сложного предложения. Таким образом, понятия подчинения и сочинения находятся в диалектической связи и взаимодействии.

Степень тесноты соединения частей и характер зависимости одной от другой бывают очень различны в сложных предложениях разного типа. Кроме того, традиционная аналогия между так называемыми придаточными предложениями и членами простого предложения, проводившаяся прежде, а иногда проводимая и теперь с неуклонной и односторонней прямолинейностью, на самом деле может иметь лишь очень ограниченное и условное применение. Прежде всего ясно, что некоторые типы сложноподчиненных предложений (например, сравнительные, условные,, следственные, уступительные, разные формы временных и др.) не имеют прямой аналогии с соответствующими видами обстоятельства как второстепенного члена предложения. Функция так называемых дополнительных придаточных предложений может быть сравниваема с дополнением лишь в том случае, если они относятся к глаголу [(например, «Наташа несомненно знала, что он восхищается ею» (Л. Толстой. Война и мир); ср.: «Я знаю, век уж мой измерен…» (Пушкин. Евгений Онегин)]; если же они относятся к имени существительному, то они ближе к определению.

В тех случаях, когда придаточные предложения механически приравниваются к развернутым членам простого предложения, анализ и группировка их при наличии указательных местоимений в главном бывают основаны на смешении синтаксических функций самих придаточных предложений с синтаксическими функциями тех местоименных слов, к которым они присоединяются и которые они поясняют. Так, обычно говорится, что придаточные сказуемные возникают тогда, когда сказуемым •служит местоимение как заместитель прилагательного или существительного. Местоименное сказуемое (таков, такой, тот, тот же, тот же самый, то в функции имени существительного) обычно рассматривается как неполноценное сказуемое, как намек на сказуемое; это — неконкретное, невещественное сказуемое; настоящее же, вещественное, конкретное содержание этого сказуемого раскрывается в придаточном предложении. Например, в сложном предложении Шум был такой, какой бывает во время сильного морского прибоя придаточное сказуемное имеет оттенок сравнения; в предложении Шум был такой, что мы не слышали друг друга придаточное сказуемное имеет оттенок следствия. Ср. чисто определительное значение придаточного сказуемного: «Вы сегодня не такой, каким я вас видела до сих пор» (Тургенев. Дворянское гнездо).

После отрицательного или вопросительного главного предложения придаточное сказуемное начинается союзом чтобы и обозначает нереальность действия, например: Таковы ли обстоятельства, чтобы сидеть сложа руки? Ср. другие типы так называемых придаточных сказуемных: «— Мы те, Которые, здесь роясь в темноте, Питаем вас» (Крылов. Листы и корни); «Я для нее то же, что вот для этой пальмы паутина…» (Чехов. Рассказ неизвестного человека).

Ясно, что со структурно-синтаксической точки зрения перед нами разные виды сложных предложений.

Совершенно аналогичными рассуждениями сопровождается описание так называемых придаточных подлежащных предложений. Обычно отмечается, что наиболее характерные условия их образования кроются в неконкретности подлежащего главного предложения, выраженного указательным местоимением, или же в необходимости выразить отсутствующее подлежащее главного предложения. В соответствии с этим выделяются два основных типа придаточных подлежащных предложений (с несколькими подразделениями внутри каждого из них).

К первому типу относятся предложения такого рода: «Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит» (Пушкин. Станционный смотритель); «Те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы» (Лермонтов. Бэла); Кто ленив, тот сонлив; Что с возу упало, то пропало; Что было, то сплыло.

Ко второму типу причисляются те придаточные подлежащные предложения, которые выполняют смысловую и синтаксическую роль отсутствующего подлежащего при сказуемом главного предложения.

Видов таких конструкций обычно насчитывается пять:

а) «…Известно, что Слоны в диковинку у нас…» (Крылов. Слон и Моська)»; «Лизе и в голову не приходило, что она патриотка…» (Тургенев. Дворянское гнездо); б) «У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой-охотнической Митька играл на балалайке» (Л. Толстой. Война и мир); в) «И слышно было до рассвета, Как ликовал француз» (Лермонтов. Бородино); г) «…Все кажется мне, будто в тряском беге По мерзлой пашне мчусь я на телеге» (Пушкин. Домик в Коломне); д) «Не правда ли, что мы краса долины всей?» (Крылов. Листы и корни).

И тут механически объединены структурно разнородные виды сложных предложений (ср.: Интересно, прекрасна ли там земля и Кто ленив, тот сонлив).

Совершенно очевидно, что отношения частей внутри сложного предложения с грамматической точки зрения не тождественны и не параллельны отношениям слов внутри простого предложения (ср. прежде всего придаточные предложения следствия). Поиски соответствий и параллелизма в этих отношениях чаще всего уводят в сторону от изучения синтаксической специфики разных видов сложного предложения. Иное дело — вопрос о синонимике разных синтаксических конструкций. Синонимические отношения между членами предложения и так называемыми придаточными предложениями во многих случаях очень ощутительны.

Следовательно, основной задачей изучения сложных предложений является точная грамматическая характеристика их структуры и определение их типов и групп, отличающихся друг от друга как по выражаемым ими отношениям, так и по особенностям их структуры. В качестве способа первоначальной ориентировки можно пользоваться традиционным делением сложных предложений на сложносочиненные, сложноподчиненные и бессоюзные. Внимательный анализ материала приведет к новым принципам его группировки.

Одним из самых важных вопросов строя сложного предложения является вопрос о способах использования и сочетания простых предложений и их элементов как строительного материала, лежащего в основе сложных предложений. Например, в сложносочиненных предложениях с союзом но в качестве частей противопоставления используются простые предложения, сходные или соотносительные по своей структуре: «Тузенбах. Здесь в городе решительно никто не понимает музыки, ни одна, душа, но я, я понимаю…» (Чехов. Три сестры).

Ср. структуру предложения: Я знал, что он не придет, где так называемое простое предложение Я знал представляет своеобразно препарированную часть простого предложения (например, Я знал его характер; Я знал о его нежелании прийти и т. п.).

Сложносочиненными предложениями называются сложные предложения, части которых объединены при помощи союзов отношениями соединительными, сопоставительными, разделительными или противительными. Несмотря на кажущееся равноправие частей, они образуют структурно-синтаксическое и смысловое единство, в котором отдельные части взаимозависимы. Средством связи и вместе с тем взаимообусловленности отдельных частей сложносочиненного предложения служат сочинительные союзы, интонация, а также структурное соотношение этих частей. Если рассматривать сложное предложение этого типа в процессе его динамического развертывания, то — при любом характере соединительной связи — только первое предложение можно условно признать построенным свободно; структура же второго предложения (и последующих, если они есть) в значительной степени определена и обусловлена отношением к первому и синтаксической природой тех или иных сочинительных связей и отношений. Например, в сложном предложении, в котором для объединения частей применяются союзы а, но, однако, же, зато, порядок слов второго предложения зависит от характера противительного соотношения его с первым предложением. Точно так же употребление местоимений как способ указания на взаимосвязь частей сложного предложения, общность его отдельных членов или, при известных условиях, эллипсис (опущение) некоторых слов в составе второго предложения — все это служит ярким свидетельством взаимосвязи, взаимообусловленности и даже взаимозависимости основных частей сложносочиненного предложения.

Большая роль в объединении основных частей сложносочиненного предложения принадлежит видо-временным формам глагола.

Вообще структура сложносочиненного предложения внутренне едина, и при анализе его как целого становится ясной и структурная обусловленность первого, начального предложения. Поэтому традиционные представления о независимости и самостоятельности предложений, объединенных в структуре сложносочиненного предложения, очень условны и произвольны. Не только содержание, но и структурные своеобразия каждого из предложений в составе сложного предложения взаимообусловлены и взаимосвязаны. Вот примеры соотносительности и взаимосвязанности, взаимообусловленности основных частей сложносочиненного предложения и отдельных членов внутри этих частей:

1) «Вдали попрежнему машет крыльями мельница, и все еще она похожа на маленького человечка, размахивающего руками» (Чехов. Степь).

Кроме общности форм времени в обоих предложениях, связь частей устанавливается также употреблением местоимения она во втором предложении и соотносительным параллелизмом слов и словосочетаний: попрежнему машет крыльями — все еще… похожа на… человечка, размахивающего руками. Ср. «Дни проходили за днями, и каждый день был похож на предыдущий» (Достоевский. Бедные люди).

2) «Ты всегда был строг ко мне, и ты был справедлив…» (Тургенев. Рудин).

3) При наличии оттенка причинно-следственного соотношения: «Я понял, что я дитя в ее глазах — и мне стало очень тяжело!» (Тургенев. Первая любовь). Ср. иное соотношение основных частей: «Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться» (Лермонтов. Бэла).

В сложном предложении Я понял, что я дитя в ее глазах — и мне стало очень тяжело! безличное предложение выражает состояние как следствие того, о чем сообщается в первой части сложного предложения. Формы прошедшего времени совершенного вида, находящиеся в обеих частях сложного предложения, выражают последовательность событий.

В сложном предложении Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться безличное предложение выдвинуто на первый план. В нем сообщается о наступившем состоянии духоты, вследствие чего герой вышел из сакли.

Таким образом, в структурном отношении части этих сложных предложений однотипны, но их положение, их порядок в составе целого могут меняться.

Характерен параллелизм структуры обеих частей сложного предложения, связанных союзом а, при наличии лексически совпадающих элементов, но с отсутствием во второй части сложного предложения какого-нибудь члена предложения, уже названного в первой.

Например: «Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую» (Пушкин. Пиковая дама); «Катерина Ивановна с ворчливым супругом отправились в свою комнату, а дочка — в свою» (Лермонтов. Княгиня Лиговская); «Мыкин. Холостой человек думает о службе, а женатый о жене» (А. Островский. Доходное место); «Егорушка долго оглядывал его, а он Егорушку» (Чехов. Степь).

Точно так же в сложносочиненном предложении с союзом же (которое редко — и только при наличии строго определенных условий — может состоять из трех основных частей, обычно же двучленно) соотношения двух сопоставляемых или противопоставляемых частей подчинены строго определенным правилам.

Эти правила довольно разнообразны, так как ими охватываются и случаи сочетания посредством союза же разных видов простых предложений с разным порядком слов, и случаи сочетания простого предложения со сложным, и случаи сочетания двух сложных предложений разного строения.

Достаточно в качестве иллюстрации привести пример такого сложного предложения из романа Л. Толстого «Воскресение»: «Когда он считал нужным умерять свои потребности и носил старую шинель и не пил вина, все считали это странностью и какой-то хвастливой оригинальностью, когда же он тратил большие деньги на охоту или на устройство необыкновенного роскошного кабинета, то все хвалили его вкус и дарили ему дорогие вещи».

Таким образом, изучение всех способов выражения структурных отношений, создающих внутреннее единство сложного предложения, является одной из основных задач синтаксиса. Эта задача сохраняет всю свою силу и по отношению к сложноподчиненным предложениям. Но тут она значительно осложняется.

В сложноподчиненных предложениях части объединяются подчинительными союзами, относительными местоимениями и местоименными наречиям, интонацией последовательного повышения и понижения, а также соотношением форм времени, реже — наклонения или соотносительностью других членов.

Напряженные поиски новых принципов группировки сложноподчиненных предложений, основанной на глубоком анализе конструктивного соотношения их частей, еще не привели к вполне определенным общим результатам. Поэтому в общедоступном изложении русского синтаксиса пока нецелесообразно воспроизводить, например, классификацию сложноподчиненных предложений на односоставные (или одночленные) и двусоставные (или двучленные), предложенную А. А. Шахматовым. Одночленными А. А. Шахматов признавал такие сложноподчиненные предложения, в которых придаточное предложение может рассматриваться соотносительно с функцией развернутого члена главного предложения. Например, «Каштанка оглянулась и увидела, что по улице прямо на нее шел полк солдат» (Чехов. Каштанка). (Ср. Каштанка оглянулась и увидела полк солдат, шедший на нее по улице). Ср. «Я думал уж о форме плана, И как героя назову…» (Пушкин. Евгений Онегин).

Двусоставными (или двучленными) считались те предложения, которые, будучи соотносительными друг с другом, не могли существовать одно без другого (со значением уступительных, условных, следственных отношений и др.). Эта классификация, в сущности, очень мало способствует выяснению структурных особенностей разных типов сложноподчиненных предложений. Возьмем в качестве простейшего примера сложные предложения с относительным подчинением определительного значения. Разнообразие их видов обусловлено не только различиями значений определительных частей, связанных с разными относительными словами — который, какой, что, чей и т. п. и с соотносительными указательными — такой, тот и т. п. Оно обусловлено также разными видами соотносительности форм времени в частях сложного предложения. Например, «Море спало здоровым, крепким сном работника, который сильно устал за день» (Горький. Челкаш). (Ср. Море спало здоровым сном работника, который сильно устает за день); «Это был типичный донецкий город, жизнь которого без завода бессмысленна и невозможна» (Попов. Сталь и шлак). (Ср. Это был типичный донецкий город, жизнь которого без завода была бессмысленна и невозможна).

Кроме того, от сложных предложений этого типа с чисто определительными частями следует решительно отделять такие, в которых часть, вводимая относительным местоимением, выполняет не определительную, а распространительно-повествовательную функцию. Тут обычно обнаруживаются и несколько иные принципы соотношения форм времени, и некоторые своеобразия в структуре второй части. Показательна в этом случае и невозможность употребления в первой части указательного местоимения. Например: «…Я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей…» (Пушкин. Капитанская дочка). Если бы было сказано: «на ту тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей», то смысл был бы другой, определительный: тут было бы указание на уже известную, ранее упомянутую клячу, с которой были связаны какие-то эпизоды в предшествующем повествовании; форма прошедшего времени отдал получила бы значение преждепрошедшего («некогда, когда-то отдал»). Местоимение тот служит для указания на конкретный, единичный, выделяемый из ряда других предмет.

Ср. другие виды относительных подчинительных конструкций со значением распространительно-повествовательным: «Я отнесся к ее вопросу серьезно и рассказал ей порядок действии, в конце которого передо мною должны открыться двери храма науки» (Горький. Мои университеты); «Я познакомился сегодня с замечательным артистом, который говорит глазами, ртом, ушами, кончиком носа и пальцев, едва заметными движениями, поворотами» (Станиславский. Работа актера над собой). Ср. Я познакомился сегодня с замечательным артистом: он говорит глазами, ртом, ушами…

Любопытно, что для того и другого типа этих сложных предложений с относительным подчинением возможны синонимические конструкции простых предложений с причастными оборотами.

В некоторых видах сложноподчиненных предложений наличие параллельных форм сопряжено с существенными различиями в модальных соотношениях частей, например, в сложных предложениях, в которых зависимая часть начинается союзом прежде чем: «Прежде чем уйти со сцены, я остановился и снова на минуту вошел в роль…» (Станиславский. Работа актера над собой).

Здесь инфинитивная конструкция при союзе прежде чем выражает яркую модальную окрашенность действия («прежде чем пришлось», «прежде чем стало необходимо» и т. п.).

Как отмечают исследователи русского синтаксиса, употребление в придаточном предложении инфинитива указывает на важность, необходимость, желательность до совершения основного действия, указываемого в придаточном предложении, осуществления другого действия, которое отодвигает осуществление этого основного действия [*45].

Употребление форм изъявительного наклонения в обеих частях выражает объективное констатирование отношений предшествования и доследования.

Ср. Прежде чем я ушел со сцены, я остановился и снова на минуту вошел в роль.

Вместе с тем, так называемые сложноподчиненные предложения, например, с союзами времени между тем как, тогда как или с условным союзом если — то, иногда выражают сопоставительные отношения сочинительного характера, обычно в плане одновременности изображаемых явлений. Такого рода конструкции свойственны преимущественно литературно-книжной речи, в особенности ее научно-деловому стилю.

Например: «Нарочитая пассивная поза слабейшего, естественно, ведет к падению агрессивной реакции сильнейшего, тогда как, хотя бы и бессильное, сопротивление слабейшего только усиливает разрушительное возбуждение сильнейшего» (И. Павлов. Рефлекс свободы).

Наряду с этим в системе сложноподчиненных предложений встречаются такие предложения, в которых обе части не только взаимоподчинены, но как бы связаны фразеологически. Предложения этого типа включают в свой состав союзные фразеологические сочетания, создающие костяк предложения, определяющие схему его синтаксического построения. Фразеологические единства, лежащие в основе таких структур, разъединены («дистантны»): одна часть их помещается в первой части сложного предложения, обычно в начале его, другая начинает вторую часть. Например, «Он подозвал командира и не успел выговорить и двух слов, как что-то палящее ошпарило его плечо» (Вс. Иванов. Пархоменко). Ср. также сложные предложения, в основе которых лежат фразеологические сочетания: не прошло… как…; стоило… как… и др. [*46]

Таким образом, структурные типы сложноподчиненных предложений очень многообразны. Широкий охват материала русского языка в этой синтаксической сфере поможет нашей грамматике в ближайшем будущем освободиться от предвзятых схем и расположить в стройной системе, соответствующей синтаксическим законам и правилам русского языка, многообразие явлений живой языковой действительности.

[*1]  См. историю развития учения о предложении у Б. Дельбрюка [В. Delbrück. Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen, Theil III. (K. Brugmann und B. Delbrück. Grundriss der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen, Bd. V.) Strassburg, 1900, S. 406 и сл.] и у М. Н. Петерсона. Очерк синтаксиса русского языка. М.—Пг. .1923, стр. 28—29.

[*2]  См. A. F. Bernhardi. Anfangsgründe der Sprachwissenschaft. Berlin, 1805.

[*3]  S. H. A. Herling. Über die Topik der deutschen Sprache. Frankfurt, 1821.

[*4]  А. А. Потебня. Из записок по русской грамматике, т. I. Воронеж, т. II. Харьков, 1874.

[*5]  «Филологические записки», Воронеж, вып. V, 1880, стр. 8—9 (четвертой пагинации).

[*6]  H. Steinthal. Grammatik, Logik und Psychologie, ihre Principien und ihr Verhaltniss zu einander. Berlin, 1855, S. 221-222.

[*7]  См. А. Потебня. Из записок по русской грамматике, тт. I—П. Изд. 2-е. Харьков, 1888, стр. 76—78.

[*8]  В этом вопросе с А. А. Потебней резко расходился его рано умерший талантливый ученик А. В. Попов, автор «Синтаксических исследований» (Воронеж, 1881), который доказывал одночленность (и однословность) первичного предложения в индоевропейских языках.

[*9]  В индоевропейских языках — между формой именительного падежа существительного или местоимения и глаголом (или связкой) с примыкающими к нему именными формами.

[*10]  J. Ries. Was ist ein Satz? (Beiträge zur Grundlegung der Syntax, Heft III). Praga, 1931, S. 70.

[*11]  Там же, стр. 103.

[*12]  См. А. Добиаш. Опыт симасиологии частей речи и их форм на почве греческого языка. Прага, 1897.

[*13]  А. А. Шахматов. Синтаксис русского языка. Л., Учпедгиз, 1941, стр. 30.

[*14]  А. А. Шахматов. Синтаксис русского языка, стр. 50.

[*15]  «Курс современного украинского литературного языка», под ред. Л. А. Булаховского, т. II, Синтаксис. Киев, «Рад. школа», 1951, стр. 52 (на укр. яз.).

[*16]  См. П. В. Таванец. Суждение и его виды. М., Изд-во АН СССР, 1953, стр. 26— 29. Ср. его же. К вопросу о классификации суждений в истории логики. «Философские записки», т. VI. М., 1953, стр. 38—70.

[*17]  А. А. Шахматов. Ук. соч., стр. 37.

[*18]  А. М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 6-е. М., Учпедгиз, 1938 .стр. 69—70.

[*19]  Ср. в структуральном синтаксисе проф. А. В. де Гроота: stratum of expression [см. рецензию A. Martinet. «A. W. de Groot. Structural Linguistics and Phonetics Laws» (Archives néerlandaises de phonétique expérimentale, Tome XVII. 2-me livraison. Amsterdam, 1941, pp. 71—106), «Lingua», vol. II, 1. Haarlem, 1949, pp. 74—77).

[*20]  J. Ries. Ук. соч., стр. 77.

[*21]  V. Мathesius. Nĕkolik slov о podstatĕ vĕty. «Čeština a obecný jazykozpyt». Praha, 1947, str. 231.

[*22]  См. V. Skа1ička. Promluva jako linguistický pojem. «Slovo a slovesnost». Praha, 1937, c. 3, str. 163—166; E. Pauliny. La phrase et l'énonciation. «Recueil linguistique de Bratislava», vol. I. Bratislava, 1948, str. 59—66.

[*23]  См.: S. Karcevski. Sur la parataxe et la syntaxe en russe. «Cahiers Ferdinand de Saussure», 7. Genève, 1948, p. 33; С. О. Карцевский. Повторительным курс русского языка. М.—Л., ГИЗ. 1928, стр. 33—34.

[*24]  А. М. Пешковский. Ук. соч., стр. 411.

[*25]  А. М. Пешковский. Научные достижения русской учебной литературы области общих вопросов синтаксиса. Прага, 1931, стр. 5—7.

[*26]  «Курс современного украинского литературного языка», т. II, стр. 8.

[*27]  Там же, стр. 73.

[*28]  Там же, стр. 9

[*29]  Там же.

[*30]  Ук. соч., стр. 8.

[*31]  О. Jespersen. The Philosophy of Grammar. London, Allen and Unwin. New Jork, Holt, 1929, p. 308.

[*32]  L. Hjelmslew. Principes de grammaire générale. København, 1928.

[*33]  А. А. Шахматов. Ук. соч., стр. 25.

[*34]  Пример заимствован мною из доклада покойного доцента А. В. Вельского об интонации как средстве детерминирования и предицирования в современном русском языке.

[*35]  См. V. Mathesius. О tak zvaném aktuálním členění větném. Сб. «Čeština a obecný jazykozpyt». Praha, 1947, str. 234—242; «Rozpor mezi aktuálním členěním souvětí a jeho organickou stavbou». Там же, str. 360—366; «Základní funkce českého pořadku slov». Там же, str. 327—352. Ср. его же. Řec??? a sloh. Сб. «Čtení о jazyce a poesii», sv. I. Praha, 1942, str. 11—102. См. также статью О. Лешки. К вопросу о структурализме. «Вопросы языкознания», 1953, № 5, стр. 97—98.

[*36]  См. кандидатскую диссертацию К. Г. Крушельницкой???, а также ее статью «Смысловая функция порядка слов в немецком языке (сравнительно с русским)». «Уч. зап. Военного ин-та иностр. яз.», 1948, 5, стр. 21—36.

[*37]  А. А. Шахматов. Ук. соч., стр. 358—392.

[*38]  См. И. А. Попова. Неполные предложения в современном русском языке. «Труды Ин-та языкознания», т. II. М., 1953, стр. 3—136.

[*39]  Синтаксис простого предложения тесно связан с изучением форм и типов словосочетаний, присущих данному языку. Общие принципы теории словосочетаний на материале русского языка изложены мною в ст. «Вопросы изучения словосочетаний», которая опубликована в журн. «Вопросы языкознания». М., Изд-во АН СССР, 1954, № 3.

[*40]  В. А. Богородицкий. Общий курс русской грамматики. М., ОГИЗ, 1935, стр. 229.

[*41]  А. М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 6-е. М., Учпедгиз, 1938, стр. 416—417.

[*42]  См. статью И. А. Поповой. Сложносочиненное предложение в современном русском языке. Сб. «Вопросы синтаксиса современного русского языка». Учпедгиз, 1950, стр. 356 и сл.

[*43]  А. М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 2-е. М., 1920, стр. 447.

[*44]  См. статью Н. С. Поспелова. О грамматической природе и принципах классификации бессоюзных сложных предложений. Сб. «Вопросы синтаксиса современного русского языка», стр. 347.

[*45]  См. А. Н. Гвоздев. Очерки по стилистике русского языка. М., Учпедгиз, 1952, стр. 304.

[*46]  См. статью В. А. Белошапковой. К изучению типов сложного предложения. «Доклады и сообщения Ин-та языкознания», вып. II. М., Изд-во АН СССР» 1952, стр. 25—31.